Бес искусства. Невероятная история одного арт-проекта - Андрей Степанов

– Шалва, а у тебя Хорунжий сохранился? – спросил вдруг Сенокосов.

– Вот, правильно! – кивнул председатель.

– Точно! Чем мы хуже московских? – догадались художники. – Как они тогда с Колумбом, а? Раз-два – другая голова, и он уже не Колумб, а Петр…

– Сохранился, конечно, что ему сделается, – отозвался Шашикашвили. – Туловище в мастерской стоит, а новую башку я за два дня слеплю по фотографиям. Вот и Илья Ильич поможет, он теперь беса лучше всех в лицо знает. Поможешь, Илья?

– П-помогу, – ответил Пухов сквозь слезы.

– Ну нет, – поднялся вдруг во весь свой немалый рост Шаманов-Великанов. – Не дело это – такой монумент поганить. Мосей Елисеич первым по Ловче прошел до самых верховьев. Соляную варницу построил, острог. С него тут жизнь началась, а ты рогатого с его памятника слепишь? Не допустит казачество!

– Леха сам казак…

– И сам казак, и другие вступятся. Харитона только свистни…

– Вот ведь дьяволы какие упрямые!

– Сам ты дьявол, а мы православные! Казак в Бога верует, а не в синагогу с магогой.

– Ладно-ладно, сядь! Хорошо, не быть Хорунжему чертом, – быстро решил Редька. – Шалва, а из резины можешь отлить?

– Попробую.

В конце концов было решено, что прямо возле ПДХ появится резиновый Синькин – изготовленный из автомобильных покрышек и прочих бросовых материалов, но ростом не меньше двух метров.

– Главное – сходства побольше, сходства! Мы же реалисты, черт побери!

– Поберет, если звать его будешь.

– Ты за сходство не пе… не переживай.

– А где поставить?

– Да прямо тут, на берегу, у пляжа, где народ отдыхает.

– И чтоб надпись была: «Дай черту по рогам».

– А рядом чтобы ду… дубина лежала.

– Какая еще дубина? Бита, что ли, бейсбольная?

– Не б-бита! Не бита! Нам чужого не надо. Дубина народной войны. Б-богатырская и суч… сучк… сучковатая.

– Братцы, идите сюда! – крикнул вдруг вышедший покурить на балкон Сенокосов. – Смотрите, кто к нам пожаловал. Администрация!

– Ну что я говорил: мы заставим себя услышать, – кивнул Редька.

Все высыпали на балкон над главным входом.

Возле ПДХ стояла черная машина, из которой выбирался приземистый мужичок с крошечной, похожей на соплю, рыжей бороденкой.

– Это кто ж такой? – почесал затылок Шаманов. – Вроде не было такого глиста.

– Здравствуйте, уважаемые! – развязно поздоровался новоприбывший. – Позвольте представиться. Я новый министр культуры Прыжовского края, и называть меня вы можете по должности: господин министр.

Все молчали. Пухов хотел ввернуть какое-то ехидное словцо, но забуксовал и только повторял: «И ху… и ху…»

– Граждане, вы что, оглохли от радости? Где хваленое прыжовское гостеприимство? Где хлеб-соль, понимаешь? Почему в дом не зовете?

– Говорите оттуда, – сухо откликнулся председатель. – Ближе лучше не подходить. Небезопасно.

– Ага, вот вы, значит, как? Ладно, можно и отсюда. Слушайте важную информацию, переходящую в срочную эвакуацию, хе-хе. Короче, сегодня прошло заседание тройки министерства культуры в составе министра, директора арт-центра и генерального контент-девелопера. Обсуждали состояние ПДХ, то есть того здания, в которое вы меня не пускаете. И правильно не пускаете, граждане! И правильно говорите, что у вас там небезопасно! Дом ваш признан аварийным, и вам следует немедленно его покинуть, а то обвалитесь вместе с балконом к чертям свинячьим, отвечай потом за вас!

Художники ахнули. Наглость рейдера переходила все границы.

– И ху… и ху… – тужился Пухов. – И ху…

Сенокосов, забыв про палку, рванулся в зал, подбежал к столу президиума, ухватил пластиковую бутылку воды «Священный источник» и, бегом вернувшись на балкон, запустил ее в голову господину министру. Тот ловко увернулся и нырнул в машину.

– Не шалите! – погрозил он пальчиком из окна. – Значит, завтра в семь утра доставят экскаватор. И чтобы к этому времени ни одним Леонардо здесь даже не пахло! Тимоша, трогай!

– Вот ведь подлец какой! – выдохнул Шашикашвили, глядя вслед отъезжающей машине.

– И хулиган, – выговорил наконец Илья Ильич.

Беда с трудом поднялся с пола и сел в то самое кресло, в котором всего час тому назад отправился в загробное путешествие. Немного придя в себя, он хрипло спросил:

– Силыч! Что это было?

– А ты не понял? – удивился хозяин. – Хождение по мукам – вот что. Я ведь заранее тебя, Бедюша, предупредил: очиститься надо. Вот ты и очистился. Хотя, наверное, и не до конца.

– А Кондрат там откуда взялся?

– Как откуда? А кто, по-твоему, бесами должен командовать? Пока еще настырней черт не народится, самое место там Кондрату Евсеичу.

– Слушай, Силыч… я тебе не рассказывал… тут такое дело… Понимаешь, он мне и раньше снился в виде демона. Прилетит и крыльями разводит. А потом в карман – нырь! – и притаится.

– Так это тебе, Боря, оттуда весточку посылали. Дескать, в правильном направлении двигаетесь, Борис Васильич, и потому нечистик от вас уже частично отделился, а скоро и совсем не страшен станет.

Мухин пошарил в кармане, вынул сувенирного чертика, осмотрел и засунул обратно. Потом крепко сжал ручки кресла и замер, пытаясь унять дрожь.

– Да не трясись ты так, все уже прошло, – потрепал его по плечу Силыч. – Лучше на портрет свой взгляни. Как живой получился!

Беда посмотрел на полотно, которое целитель снял с мольберта и держал в руках. Оттуда ему улыбался сияющий Боря Мухин – помолодевший, розовый и румяный, каким был в те дни, когда еще не открыл дверь актуального искусства.

– А беса покажешь? – спросил пациент. – Ну-ка, переверни!

– Нет, Боренька, хватит с тебя на сегодня бесов, – мягко отстранил его руку целитель и поскорей сунул портрет в штабель картин на полу. – Ты сегодня заново родился, разве сам не чувствуешь? Так зачем сразу прошлое ворошить? Дыши глубже!

Беда действительно ощущал себя другим человеком. Он рассматривал портреты на стенах, и его тело и душу все сильнее наполняло чувство благодарности. Все глядевшие на него нарисованные художники казались ему замечательными людьми: и Никита Дуров, и Маша Ртуть, и Блинов, и Карасик, и Джон Побери. Он чувствовал, что мог бы сейчас полюбить даже Йозефа Бойса с его мертвыми зайцами.

– Силыч, да знаешь ли ты, какой ты классный?! Дай обниму!

– Ну, растрогался! Это у тебя эйфория началась постбесовская. Но ты не бойся, она тоже пройдет. А пока выгуляться тебе надо. Давай пошли, свежего воздуха глотнем!