Изгои Средневековья. «Черные мифы» и реальность - Гила Лоран

«Благословенное отрочество» Уильяма Нориджского, в изложении брата Томаса, служит прекрасной иллюстрацией тезисов Арьеса, если игнорировать агиографический флёр и смотреть на факты. На восьмом году жизни мальчика отдали «в люди» – в обучение к скорнякам. «По божественному внушению» он покинул деревню, то есть родной дом и семью, поселился в городе у мастера и «редко бывал в деревне». «Так прошли годы» – «усердно отдаваясь своему ремеслу, Уильям достиг своего двенадцатилетия». Когда «омерзительный посланник евреев» стал переманивать Уильяма из мастерской скорняка якобы на кухню архидьякона, мальчик, хотя уже четыре года не жил дома и почти не бывал там, счел нужным получить благословение матери. Несмотря на «сети обмана», раскинутые лжеповаром,

Рассказчик винит мать: как женщина, она легкомысленна, непостоянна, меркантильна и потому «продает» сына вопреки своему изначальному намерению. Рассказчик – монах, а монахи не общались (по крайней мере, не должны были общаться) с женщинами и все знания о женской природе черпали не из собственного опыта, а из трактатов других монахов. Клирики, будучи вообще основными средневековыми интеллектуалами и книжниками, были и основными идеологами средневековой мизогинии. Но здесь, кажется, дело не в женских пороках, а в принятом в то время отношении к детям. Мать как раз вполне постоянна в своем равнодушии к сыну: в восемь лет она отдала его в подмастерья, последующие четыре года почти не видела и в его двенадцать лет поменяла ему – по его же просьбе и за хорошую мзду – место обучения, работы и проживания.

Сравним рассказ Томаса Монмутского с «продажей» матерью ребенка в другом средневековом деле о насилии над детьми:

Это показания некоей Перронн Лоссар на процессе над Жилем де Лавалем, бароном де Ре, прототипом сказочного злодея – Синей Бороды.

Жиль де Ре, крупный бретонский феодал, доблестный рыцарь, герой Столетней войны и маршал Франции, в 1440 году подвергся обвинению в поклонении дьяволу, алхимических опытах и массовом похищении детей, преимущественно мальчиков, сексуальном насилии над ними и убийстве. Под угрозой пыток он признал свою вину, был отлучен от церкви и казнен. Процесс, вероятно, был политическим, а обвинения – сфабрикованными. Перед нами еще одна «черная легенда» с участием детей в роли жертв. Эта роль по-разному описывается в пересказе слухов, материалах процесса и позднейших записях в хрониках и в итоге не очень ясна. То ли насилие над детьми функционально – их кровь или тела нужны, чтобы вызвать демонов или задобрить дьявола и с их помощью магическими методами получить власть и богатства, то ли оно самодостаточно – и тогда из барона делают не сатаниста и чернокнижника, а содомита. В обоих случаях ему инкриминировались преступления, подпадающие под церковную юрисдикцию, но вопрос – как и к кровавому навету на евреев – в том, зачем тут дети: кого, по мысли архитекторов этих наветов, призваны впечатлить дети, к которым так равнодушно относились их собственные родители? В одном из более поздних упоминаний о процессе говорится, что сир де Ре, дабы «достичь высот и почестей», «велел убить много маленьких детей и беременных женщин». Возможно, в этой версии кроется разгадка: дело не в насилии над мальчиками, а в уничтожении следующего поколения, уничтожении будущего, что не могло не внушать страх даже при пренебрежении детьми как таковыми.

Систематическое изучение средневековой юдофобии, в частности наветов, началось с середины ХХ века, в связи с Холокостом, разочарованием в идее прогресса применительно к отношениям между евреями и неевреями или к гуманности европейского общества, а также с попытками найти глубоко в истории корни произошедшей трагедии.

Одним из первых достижений исследований в этой области стала дифференциация между кровавым наветом и обвинением в ритуальном убийстве. Ранние наветы – в Норидже или в Блуа – не включали в себя обвинение в использовании крови жертвы. Тема крови возникла с навета в германском городе Фульда в 1235 году и утвердилась в каноне, появляясь в большинстве последующих случаев. Классическое обвинение в ритуальном убийстве акцентирует сходство с распятием Христа (невинный младенец как невинный агнец Христос, терновые шипы, распятие на кресте или его аналоге, причем в Страстную пятницу, произнесение соответствующих формул), видя в этом оскорбление иудеями святой католической веры и месть поработившим их христианам. Кровавый же навет зачастую забывает о Пасхе и ритуальном компоненте, расширяя компонент магический: полученная христианская кровь (или не только кровь, но и внутренние органы, особенно сердце, или, например, молоко кормящей женщины) служит и вредоносной (как в показаниях евреев из Ла-Гуардии), и целебной магии. Средневековые евреи, наследники древней и арабской медицины, ценились как врачи, в том числе врачи придворные, и фольклор приписывал им попытки излечить своих августейших патронов кровью или сушеным и толченым сердцем христианского младенца.