Дело о сорока разбойниках - Юлия Нелидова

– В Чаткальские? Что за нужда?

– Банда Юлбарса засела в одном из ущелий.

– Каково! – По лицу Николая Константиновича промелькнула тень удивления. – У него прекрасный питомец, у этого Юлбарса.

– Возможно, я совершаю ошибку и действую не по уставу, рассказывая вам об этом, но она ведь очень молода и глупа.

– Кто? – машинально спросил князь, в который раз нервно открыв и закрыв дверь.

– Вам известно кто.

– Нет, нисколечко. Вы говорите странными загадками, доктор. Юлбарс, она… Кто она?

Иноземцев впал в замешательство, тотчас побледнев и потупив взгляд. Либо господин Романов ничего не знает об Ульяне, либо хорошо скрывает свою осведомленность и, видно, даже под страхом смерти ни ее, ни себя не выдаст, а Иноземцеву – тем более. Оставалось либо уйти от князя ни с чем, либо припереть к стенке, но для этого нужно было открыть, увы, инкогнито девушки.

– Элен Бюлов, вот кто! – выпалил Иван Несторович, стиснув от злости зубы. – Отзовите поход, скажите, что информация о местопребывании Юлбарса ложна. Она подвергает себя смертельной опасности. Уж коли есть в вас охота помочь ей, найдите другой способ.

При этих словах князь наконец отпустил ручку двери, которую все это время судорожно сжимал, и полностью развернулся лицом к доктору. Взгляд, что он послал Иноземцеву, нельзя было отнести к какому-то определенному роду чувств, не зря князь слыл необыкновенным человеком. Он прожил многие годы в ссылке, среди людей, которые денно и нощно следили за ним, не отрывали глаз от лица, заглядывали в рот, не давая и вздохнуть без собственного присутствия, без унизительного соглядатайства. Он научился скрывать за неопределенной улыбкой всю гамму возможных человеческих эмоций. Оттого Иноземцев не смог судить по этому странному выражению лица князя, каким образом повлияло на него упоминание об Ульяне.

– Элен Бюлов? – спросил он. – Я читал о ней в газетах, и о вас, Иван Несторович, читал. Выписываю, имею обыкновение, многие заграничные издания. Знаю о ваших с ней похождениях. Но с чего вам пришло в голову, что эта удивительная эквилибристка здесь и тем паче связалась с басмачами? Конечно, достойно какого-нибудь приключенческого романа, но в жизни такие особы предпочитают иное общество.

Иноземцев смотрел на князя и не знал, что сказать.

– Не понимаю, что вы от меня хотите? – добавил он, видя, что Иван Несторович замер.

– Но поход… Горы, ущелья… Будут стрелять… Ее ведь убьют! – проронил Иноземцев. А потом выпрямился и добавил: – Довольно, я и так сказал лишнего. Мы отправляемся завтра. Если это в ваших силах, отмените сие мероприятие. А тигра она вам придумает, как отдать…

И вышел, открыв дверь столь стремительно, что едва не ушиб ею августейшего принца.

Нет, поход не отменили, казаков не отозвали. Более того, среди выступавших оказался сам князь, а с ним и Дункан проклятый. Лишенный всех званий, господин Романов тем не менее был в мундире полковника, он хорошо знал Чимган и, возможно, своим присутствием тоже оказывал градоначальнику услугу; никто бы не подумал ничего предосудительного. Но Иван Несторович иначе расценил присутствие Николая Константиновича, которое разом ответило на все внутренние терзания Иноземцева. С Ульяной он был знаком весьма, коль скоро решил присутствовать при ее поимке лично, очевидно, очень ею дорожил или тигром обещанным прельстился. Но ведь и полицейский врач из Департамента Ульяну знал в лицо, видел ее в больнице Святого Николая Чудотворца, и если узнает, то непременно сдаст солдатам…

Как же быть?

Тут воображение Иноземцева, терзаемого ревностью, разыгралось не на шутку, и он проверил, на месте ли его «смит-энд-вессон» – пусть все помрут сегодня, к чертовой бабушке! Случится с Ульянкой что-нибудь, тогда и князя, и Дункана, и Юлбарса он сам лично застрелит, а потом и себя. А ежели та чудом уцелеет, то стреляться будет сначала с князем, потом с его тюремщиком, потом негодяйку порешит, а сам, коли не хватит патронов, прыгнет со скал. Там ведь в этих горах Чаткальских полно, должно быть, ущелий страшных. Пусть же они для всей честной компании станут последним пристанищем.

Вот с таким ожесточением в сердце сел Иван Несторович верхом, заняв место между капитаном Пашкевичем, сартом с киргизской стороны, что проводником вызван был, и князем. Тот послал Иноземцеву ничего незначащий, холодный, короткий взгляд и отвернулся, будто не знал доктора, впервые его видел.

Двинулись по Лагерному проспекту, выехали через Кокандские ворота, вернее, то, что от них осталось после штурма, ибо все двенадцать ворот Ташкента – а были они массивные, из сосны и кованого железа, – снесены вместе с крепостной стеной в позапрошлом году, мешали они садам, виноградникам и заводам, что неуклонно расширялись во все стороны: город рос, как пузырь.

Обогнули русскую часть города, село Никольское с его высоким собором и двинулись вдоль обмелевшего канала кокандской дорогой, полями, а следом и пустошью, которая медленно, но верно стала превращаться в холмистую местность, покрытую полынью или просто голым лёссом, нет-нет да и большие группы деревьев встречались с пушистыми, желтыми кронами, зеленый можжевельник. Порой дорога петляла вдоль реки Чирчик, перемежаясь с ней, – будто серая лента переплетается с голубой. Несмотря на середину осени и раннее утро, пекло по-прежнему, как в аду. Но голову поднимешь, глянешь на яркое голубое небо, и пронесется мысль: да откуда же здесь может быть так жарко? От цвета этого, холодного, несло чем-то ледяным и освежающим, то ли земля нагревалась, то ли были сокрыты под пластами ее незримые горячие источники. Но нет-нет да и слетал с гор, смутные очертания коих виднелись на северо-востоке, прохладный ветерок со снежным дыханием и сметал с глаз марево. Никто бы не поверил, что к закату все будут отстукивать зубами интенсивную дробь и дрожать от холода.

Спустя какое-то время подниматься стало трудней, кони насилу переступали копытами, вдали, в верстах двадцати, стали уже весьма отчетливо видны горные вершины со снежными прожилками, будто кто нарисовал их на нежно-голубом холсте. Потом холмистая дорога стала еще круче, а холмы стали с дом величиной, а то и с два дома, покрытые горными травами и цветами, росшими сквозь каменистую, местами бурую, местами песчаного цвета почву, покрытую многочисленными порами. Все чаще стали попадаться участки выветренных каменных россыпей – небывалой величины, с виду походящих на громадных джиннов, застывших здесь на многие века. Порой они обсыпались, нещадно роняя под копыта мелкий камень, мешающий ровной езде. Лошадь Иноземцева то и дело поскальзывалась, будто ступала по рассыпанному бисеру. Но проводник продолжал уверенно вести отряд по лабиринту меж этих глыб, при взгляде на которые становилось не по себе, будто вот-вот они оживут, сомкнутся, сожмутся, и мокрого места от путников не оставят. Казалось даже, что караван заколдован и ходит по кругу, солнце то справа, то сзади, то слева, то в глаза било, а кругом одни и те же глыбы. Это была какая-то тайная, не слишком комфортная тропа, но благодаря коей значительно удалось бы срезать путь до Столовой горы.