Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - Дмитрий Саввин

Доблестное казачество, надо сказать, в неофициальной обстановке неоднократно делало заявления, подтверждающие эту версию:

– Да он же, мать его, чурка! Чуркобес! – сколько раз, с горечью и надрывом, звучали эти слова над покрытым газетами столом в «войсковом правлении», где очередной дежурный казак, вкупе со своим казачьим или не казачьим корешем, распивал очередную бутылку дешевой водки.

Но тут возникала проблема. Казаки, конечно, могли быть русскими националистами и потому не любить отца Виктора. (А отец Виктор, соответственно, не должен был любить их.) Однако, хотя «Восточно-Сибирское казачье войско» (ВСКВ) существовало уже больше десяти лет, составляющие его казаки так и не могли определиться, кто же они по национальности. Очень многие считали, что казаки – это особый народ, а вовсе и не русские. Главный аргумент в пользу особой национальной идентичности был такой: если статус казаков как народа будет признан, то тогда можно будет добиться признания их репрессированным народом. А если это произойдет, то из федерального бюджета станут выделять средства, на которые можно будет как следует возродиться.

Такие слова, как «бюджет» и «средства», пробуждали казачью национальную идентичность во многих душах. Особенно в тех, кто стал казаком «по жене» или просто «поверстался» от нечего делать в начале 1990-х.

Некоторая, впрочем, немногочисленная, часть все же склонялась к тому, что казаки – это русские по национальности, а казачество – это сословие. В пользу этой версии засчитывался тот факт, что в ВСКВ состоял определенный процент тафаларов, исповедовавших буддизм (что, кстати, вполне соответствовало дореволюционной традиции, когда тафаларские полки также были приписаны к казачьим войскам).

А платформой, которая объединяла и первых, и вторых, стала ностальгическая любовь к советскому прошлому. Странным образом воспоминания о репрессиях уживались в реестровых головах с непоколебимой верой в то, что советские ценности были хорошими «и даже православными», а СССР – той державой, за которую было не стыдно (в отличие, понятное дело, от РФ). Не все члены «Восточно-Сибирского казачьего войска» помнили про казачий праздник Покрова Пресвятой Богородицы, но все свято чтили 9-е мая, а многие праздновали и 7-е ноября. И потому в национальном вопросе хотя и отзывались пренебрежительно о кавказцах, евреях и тафаларах, но придерживались принципа, что «главное – чтобы человек был хороший». Во всяком случае, выпивать они не отказывались ни с кавказцами, ни с евреями, ни с тафаларами.

В общем, вычленить в этом вполне советском винегрете национализм или шовинизм было довольно трудно.

Кроме того, с собственно русскими националистами отец Виктор уживался на удивление спокойно. Единственной, весьма небольшой, националистической организацией в Кыгыл-Мэхэ было местное отделение РНЕ (номинально – семнадцать членов, реально – два активиста). Именно с РНЕ, то есть с теми двумя активистами, и полемизировали насмерть в своих газетах местные демократы и тафаларские националисты. Однако отец Виктор РНЕшников просто не замечал. Как и они его. Из чего можно было сделать вывод, что сия сфера благочинному просто неинтересна.

Другая версия, объясняющая, почему Джамшадов не любит казаков, была менее глубока политически, но, быть может, в этой простоте и крылась истина: друзья и знакомые отца Виктора говорили, что он просто считает местное казачество идиотами и алкашами. И именно по этой причине старается, по возможности, не подпускать их к себе на пушечный выстрел.

Для борьбы с казаками, все время пытавшимися с ним сотрудничать, благочинный избрал тактику, которая показалась им верхом изощренного иезуитства. Однажды, в осенний день 1998 года атаман ВСКВ, казачий генерал Владлен Иванович Комаров, решил пойти на безпрецедентный шаг: самолично, в форме, при шашке да еще и в трезвом виде прийти на прием к отцу Виктору, который был только-только назначен благочинным Тафаларского округа.

Отец Виктор его принял в небольшом скромном кабинете, временно оборудованном в полуподвале Свято-Троицкого храма. Господин атаман вошел в дверь и остановился, несколько смутившись: со священниками до того ему толком общаться не доводилось. Заметив его замешательство, Джамшадов приветствовал его первым:

– Здравствуйте, Владлен Иванович, проходите, пожалуйста! – приветливо сказал он, вставая из-за стола.

Комаров, сделав два шага ему навстречу, замешкался – нужно было что-то сказать, но он не знал, что – и после двухсекундной паузы, лихо крякнув, протянул благочинному руку. Отец Виктор посмотрел на него сочувственно, улыбнулся и предложил садиться.

– Рад вас видеть, Владлен Иванович! – стараясь излучать максимальную доброжелательность, сказал отец Виктор. – Слушаю вас внимательно. Только, пожалуйста, снимите фуражку – здесь иконы.

– А! Извините! – Комаров снял свой головной убор, и продолжил: – Отец Виктор! Я, как атаман, пришел обсудить с вами возможное сотрудничество Восточно-Сибирского казачьего войска и Православной Церкви.

И снова повисла пауза.

– Так, слушаю, – сказал благочинный.

– ВСКВ может, например, взять на себя обезпечение порядка при массовых мероприятиях…

– При чем? – уже не без иронии спросил отец Виктор.

– При массовых мероприятиях, ну там, службах… Ходах… – Владлен Иванович споткнулся, судорожно вспоминая нужное слово. – Крестных ходах…

Джамшадов слушал внимательно и одобрительно кивал.

– Кроме того, мы могли бы помогать при проведении культурно-массовых мероприятий. Например, собраний, конференций…

– Очень хорошо, – продолжая улыбаться, сказал благочинный.

– Тогда предлагаю подписать соглашение! – сурово заявил атаман и начал судорожно расстегивать нагрудный карман, где, по всей видимости, и лежало, сложенное в энное количество раз, упомянутое соглашение.

– Я не против в принципе, – сказал отец Виктор. – Но у меня есть одно условие в отношении тех казаков, которые будут участвовать во взаимодействии с Православной Церковью у нас, в Тафаларии.

– Какое еще условие? – недоуменно-недовольно спросил атаман.

– Я бы хотел, чтобы вы неукоснительно следовали казачьим традициям и обычаям.

– А, ну это уж конечно, а то как же! – радостно засопел атаман, еще не почуявший неизбежного провала своей миссии.

– Казаки всегда были православными. Ведь так?

– Так, конечно, так! А то почему я именно к вам пришел, а не к этим, к буддистам!.. – горячо согласился атаман. Джамшадов одобрительно кивнул и продолжил:

– Вот я бы и хотел, чтобы казаки, которые будут с нами работать, были не просто людьми – уж простите за прямоту! – надевшими казачью форму, а людьми православными. То есть регулярно посещали богослужения, каждое воскресенье и во все великие и двунадесятые праздники. Держали посты. Регулярно, раз в месяц (ну хотя бы раз в квартал) причащались. Иначе какие же они православные?

Комаров сидел на стуле, выпрямив спину, и смотрел прямо перед собой остекленевшими глазами. Лишь частое моргание свидетельствовало о том, что его душа не покинула этот мир.