Воспоминания о будущем - Кэт Патрик

Я бреду к воротам кладбища, и голова у меня кружится так,что ломит в висках. Когда мы садимся в минивэн, Люк включает печку, и мыпотихоньку начинаем согреваться. Люк ведет машину к моему дому, а я сижу,совершенно пришибленная только что пережитым. Когда мы съезжаем с шоссе исворачиваем налево, в мой район, Люк первым нарушает молчание.

— Ты должна поговорить со своей мамой, — говорит он.

Я смотрю на проплывающие мимо дома, которые помню позавтрашнему дню, и впервые не могу с уверенностью сказать, что не помню их подню вчерашнему. Сегодняшнее открытие поставило под сомнение все законы моегомира. Привычное знание будущего вдруг оказалось иллюзией.

Когда Люк останавливается перед моим домом, на крыльце тутже вспыхивает свет. Я бросаю взгляд на часы на приборной доске и понимаю, чтосейчас уже почти восемь вечера — довольно поздно, если учесть, что я уехала издома в одиннадцать утра и с тех пор ни разу не позвонила.

— Твоя мама, наверное, беспокоится, — читает мои мысли Люк.

— Так ей и надо, — отвечаю я.

— Не будь такой жестокой.

— Постараюсь, — слабо улыбаюсь я, а потом выхожу из машины ишагаю к дому, чтобы посмотреть в лицо матери и узнать наконец всю правду освоей жизни.

— Кто такой Джонас?— снова спрашиваю я, уже догадываясь обответе, но желая получить подтверждение.

Я вижу страх, изумление и боль в глазах своей матери. Мнехочется отвести взгляд.

Но я сдерживаюсь.

— Кто он был, мама? — в третий раз спрашиваю я. На этот разнемного мягче.

— Как ты узнала... — хрипло начинает она, а потом опускаетвзгляд на свои руки. Я не трогаюсь с места, давая ей понять, что вопрос «как»не имеет никакого значения.

Мама снова поднимает глаза, и, хотя она высоко держитголову, я вижу, что она сломлена.

— Джонас был твоим братом, — еле слышным шепотом отвечаетона.

Я молчу, не в силах попросить ее продолжать, но она делаетэто сама.

— Он умер.

— Я знаю. Я была на кладбище. Видела его могилу.

— Но зачем... — начинает она и обрывает себя. — Это неважно.

— Я расскажу тебе, что привело меня туда, но только послетого, как ты расскажешь мне все о моем брате. И скажешь, зачем все это время тымне лгала о нем.

— Нет, Лондон, я тебе не лгала. Я просто скрывала от тебяэту грустную правду. Я думала...

— Что сможешь всю жизнь продержать меня в блаженномневедении?

— Что смогу спасти тебя от боли, — выдыхает мама и подноситладонь к щеке, готовясь стереть подступающие слезы. Теперь я вижу, чторазбередила старую рану. Очень глубокую и очень страшную. — Это случилось оченьдавно, с ним произошел несчастный случай, — начинает мама, время от времениподнимая глаза на меня, но в основном разглядывая узоры ковра, словно черпая вних силы. Твоего брата похитили. И убили.

— Но кто?

— Мы так этого и не узнали.

Мамины плечи содрогаются, и мы вдруг меняемся ролями, потомучто я бросаюсь к дивану и крепко обнимаю ее. Она плачет у меня на плече побрату, которого я не помню.

Я хочу узнать больше, но понимаю, что сейчас это было бы жестокопо отношению к маме.

Немного успокоившись, она слегка отстраняется, положив рукимне на плечи.

— Лондон, ты должна понять, что я не пыталась тебя обмануть,— говорит мама, глядя мне в глаза. — Ты потеряла все воспоминания о прошлом, идля меня это было единственным светлым пятном в кромешной тьме. Я не хотела,чтобы ты пережила боль утраты. Я должна была защитить тебя от этого. И я делалаэто все эти годы.

Мне трудно с этим согласиться, но я все-таки ее понимаю.Немножко.

Высвободившись из маминых объятий, я пересаживаюсь в мягкоекресло перед телевизором. Устраиваюсь поудобнее, подобрав под себя ноги, хотяна мне до сих пор ботинки, в которых я была на кладбище.

Может быть, частички моего брата Джонаса сейчас пачкаютклетчатую обивку кресла.

Какая чушь лезет мне в голову. Надеюсь, это все из-заголовокружения.

Из своих записок я знаю, что у мамы есть от меня секреты, новедь и у меня есть от нее тайны. Но сейчас пришло время откровенности.

Пришло время попросить помощи.

— Мам?

— Да, милая?

— Я хочу узнать все о Джонасе. Я знаю, что для тебя этоочень тяжело, но я хочу, чтобы ты рассказала мне все. Это важно.

Я хватаю себя за носки ботинок и теснее подтягиваю под себяступни. Теперь я человек-крендель в уютном кресле.

— Я понимаю, Лондон. Я знаю, что ты пытаешься понять своюжизнь.

Я глубоко вздыхаю и смотрю в темные мамины глаза. Впервые вжизни я понимаю, откуда берется та неуловимая грусть, которой пронизано все вэтом доме, даже в счастливые дни.

— Мам, дело не только в том, что я хочу понять. Мне кажется,я должна о нем узнать. Я думаю, это может мне помочь.

— Каким образом? — растерянно спрашивает мама.

Наступает время поделиться с ней всем, что я знаю из своихзаписей, всем, что я столько времени скрываю от единственного человека насвете, которому мне давным-давно следовало открыться.

— Я хочу, чтобы ты рассказала мне обо всем, потому что этоможет помочь мне вспомнить прошлое, — говорю я. — Мне так кажется.

Мама вздыхает и устало трет глаза.

— Лондон, ты просто не представляешь, у скольких докторов мыс тобой перебывали, и каждый из них пытался каким-то образом разбудить твоюпамять. Однажды я даже водила тебя к гипнотизеру. Почему ты думаешь, чторассказ о смерти твоего брата может что-то изменить, тем более сейчас?

Ну вот он и наступил, момент истины. Я зачем-то смотрю нанастенные часы. Ерзаю в кресле, еще туже сворачиваясь в клубок. Делаю глубокийвдох и наконец говорю маме то, что она должна услышать:

— Мам, я помню похороны Джонаса.

Это во всех отношениях прекрасное утро.

Завтра понедельник, значит, сегодня выходной.

Я сижу на вращающемся кресле за стеклянным столом в нашемдворике и пью латте, который у моей мамы получается лучше, чем в кафе. Солнцесветит на другой стороне дома, поэтому я сижу в теньке, и легкий ветерокперебирает мои растрепанные волосы.

Я все еще в пижаме. На мне уютная мягкая футболка,просторные штаны на завязках и пушистые тапочки, которые никогда не сваливаютсяс ног.