Железный век - Святослав Логинов

— Так я и знала, что врут про головы! — в сердцах сказала Лизхен. — А вот ты лучше скажи, почему тебе птицы ягоды носят и совсем не боятся?

— А ты меня боишься?

— Нет, — призналась девочка. — Ты хоть и колдун, но не страшный. Ты добрый.

— Вот и они не боятся.

— А меня научи так.

— Хорошо, — сказал Ганс. — Я пока поживу здесь, ты приходи, я буду тебя учить.

— А мне можно? — ревниво спросил Гансик.

— И тебе.

— А Анне? Она внучка плотника Вильгельма.

— И Анне. Всем можно.

На следующий день они пришли ввосьмером. Кроме Лизхен и Гансика пришла долговязая девочка Анна, аккуратно одетый Людвиг принес знаменитую лампу, явился беспризорный бродяжка Питер — беглый ученик трубочиста, маленький и неестественно худой. Еще были два Якоба — сыновья подмастерьев кузнечного цеха, один из них вел двухлетнюю сестренку Мари.

Ганс к тому времени кончил копать землянку и собирался отдохнуть.

— Ого! — воскликнул он, увидев ребят. — Как вас много! Если так пойдет и дальше, то скоро весь город Гамельн переселится на мою поляну.

— Обязательно! — радостно отчеканила крошка Мари.

— А Гамельн большой? — с притворным испугом спросил Ганс.

— Очень, — подтвердила Лизхен. — Он больше Гофельда и Ринтельна. Только Ганновер и Ерусалим еще больше.

— Тогда в моей землянке все не поместятся…

— Мастер, — бесцеремонно перебил бывший трубочист, — покажите, как вы птиц приманиваете.

Ганс достал дудочку. Звонкий сигнал взбудоражил лес. Кто-то завозился на верхушке дерева, зашуршал в траве, замер, уставившись черными капельками глаз. Первыми с ветки дуба спорхнули два лесных голубя. Они опустились Гансу на плечо и громко заворковали, толкаясь сизыми боками. Питер сглотнул слюну, в его глазах мелькнул огонек. Голуби мгновенно взлетели.

— Мне можно? — спросил Питер.

Ганс протянул дудочку. Питер засвистел.

— Ничего… — растерянно сказал он.

— Ничего и не получится, — подтвердил Ганс. — Чтобы тебе поверили, надо быть добрым, а ты сейчас всего лишь голодный.

— Тогда пусть уходит и не возвращается, пока не поест, — решительно сказал Людвиг.

— Ты полагаешь, что это и есть доброта? — спросил Ганс.

Людвиг покраснел. Он развязал поясную сумку — вероятно, точную копию отцовской, достал оттуда два куска хлеба с маслом. Один протянул Питеру, другой, поколебавшись, разломил пополам и отдал Гансику и Мари, успевшим устроиться на коленях у Ганса.

— Это уже лучше, — улыбнулся Ганс.

Рыжая белка сбежала вниз по стволу, прыгнула на руки Гансу, уселась столбиком, потом ухватилась лапками за кусок хлеба, который держал Гансик. Гансик засопел и потащил к себе хлеб вместе с белкой. Белка зацокала.

— Тише, тише, — сказал Ганс.

Он отломил от куска корочку белке, остальное вернул мальчику. Мир был восстановлен.

— Его так не боятся, хоть он и жадный, — с завистью протянул Питер, облизывая масленые пальцы.

— Выходит, не такая простая это вещь — добро, — сказал Ганс. — Вот мы сейчас и подумаем вместе, каким оно может быть. Без этого у нас с вами ничего не выйдет.

Разговор затянулся на весь день. Ганс объяснял, спрашивал, показывал. Голос его охрип, губы распухли от непрерывной игры. Белка несколько раз убегала и возвращалась, стайками налетали шумливые птицы. Детишки ошалели от чудес и устали. Они съели все сухари, что были у Ганса, и кучу земляники, собранной суматошными дроздами. Мари уснула, свернувшись на расстеленной курточке Людвига. Гансик играл с белкой. Остальные все выясняли, какой должна быть волшебная доброта.

— Если белка ко мне придет, а я ее схвачу? — нападал старший Якоб, умненький мальчик, единственный кроме Людвига, умевший читать. — Ее же зажарить и съесть можно. Питер, вон, ест белок.

— Как ее есть, если она любимая?! — крикнула Лизхен, а Анна, за весь день не сказавшая и десяти слов, молча пересела поближе к Гансику, чтобы в случае беды защитить белку.

— А как ты любимую курицу кушаешь? — не сдавался Якоб.

— Она по-другому любимая.

— Получается, что доброму человеку охотиться нельзя? — спросил Людвиг.

— Можно, — сказал Ганс, — но если ты пошел за белкой, то не зови ее. Пусть она знает, что ты ее ловишь.

— Зачем?

— Иначе будет нечестно. Давайте разберем, может ли доброта обманывать… — Ганс обвел глазами ребят и вдруг заметил, что уже вечер.

Летом темнеет поздно, солнце было еще высоко, но в воздухе звенела совсем вечерняя усталость. Гансик, оставив белку, прикорнул рядом с Мари, проголодавшийся Питер сосредоточено жевал листики щавеля.

— Хотя об этом мы поговорим в другой раз, — поправился Ганс. — Если хотите, приходите сюда… послезавтра. Завтра я пойду на заработки.

— Разве вам тоже надо работать? — удивленно спросил младший Якоб.

— Работать надо всем, — сказал Ганс.

Он взглянул на спящую Мари, уже перекочевавшую на руки к брату, и добавил:

— Обязательно.

Городской лес тянулся от реки на восток, где грядой стояли невысокие, но крутые горы. Лес прорезала тропа на Ганновер, а у самой реки он был вырублен, земля распахана. Городские, церковные и свободные крестьяне селились там бок о бок в хуторах и маленьких деревеньках.

Туда и направился Ганс.

Город он обошел. Он не любил стен, тесноты людского жилья, вони, грязи. В деревне всего этого нет — кто испачкан в земле, тот чист. Поэтому ночевать Ганс старался в поле или в лесу, а на заработки ходил в деревню.

Довольно быстро Ганс вышел на небольшой хутор. Здесь жили свободные зажиточные крестьяне — бауэры. Два пса бросились навстречу, исходя лаем. Но потом узнали Ганса и смолкли. Из-за дома вышел хозяин. Ганс ударил в землю посохом, на верхушке которого болталась связка высохших крысиных лап и хвостов.

— Мышей, крыс выводить! — закричал он.

— Проваливай! — отвечал хозяин. — А то собак спущу.

— Спускай! — Ганс рассмеялся.

Он подошел к большому псу, и тот, радостно заскулив, принялся тереться лобастой головой об ноги Ганса. Пушистый хвост бешено молотил воздух.

— Слово знаешь… — одобрительно проворчал хозяин. — Тогда, давай, выводи. Получится — обедом накормлю и с собой дам.

Ганс пошел к амбару, на ходу доставая дудочку. Пронзительно свистнул, затем последовала мучительная дребезжащая трель. В амбаре послышался шорох, что-то упало. Псы протяжно завыли. Ганс продолжал играть.

Себе на жизнь Ганс зарабатывал изгнанием крыс. Это были единственные живые существа, которые не вызывали у него радости. Они всегда жили около людей, больше всего их было в городах. Никто в мире не видел пользы от крыс. Они грызли, портили, грабили. Если крысе удавалось прижиться в лесу, она принималась разбойничать: без толку разоряла гнезда, уничтожала желтых полевок, гоняла на берегах речек смирную выхухоль, тревожила даже крота в его глубокой норе. Лесные обитатели словно понимали это и старались избавиться от серых разбойниц. Днем лисы и ястребы, ночью совы выслеживали их и били. Крысы жались ближе к жилью, прятались в погребах и амбарах, но тогда являлся Ганс и выгонял их.