Железный век - Святослав Логинов

— …Бременская ересь еще не изжита, а ныне пагубный соблазн штедингцев проник к нам. Стараниями инквизиторов установлены неисчислимые злодейства предавшихся дьяволу, и никакое наказание не будет слишком жестоко для них. Если мы не хотим, чтобы завтра в Риме призвали к крестовому походу на Гамельн, как то было недавно с Бременом, то мы обязаны пресечь зло сегодня. Все и каждый, кто замечен на бесовском шабаше у горы Ольденберг, должен быть отдан палачу и повинен смерти!

В зале кто-то ахнул, а патер Бэр беспокойно завозился и произнес:

— Вряд ли уместна такая строгость. Саксонским капитулярием Карла Великого запрещено верить в колдовство. Подобного же мнения придерживается и канон «Епископы».

— Бременский округ еще дымится! — крикнул Цвингер.

— Отец Цвингер прав, — коротко сказал Вольф Бюргер, — но сначала заслушаем свидетелей.

Один за другим выходили в центр зала стражники. Путаясь и сбиваясь, рассказывали, какую картину застали они на поляне. Иным представлялись чудовища и стыдные непотребства, другие видели просто зверей, предающихся неистовому скаканию, но все указывали, что Ганс был главой сборища.

Среди зрителей начался ропот. Особенно он усиливался, когда свидетели рассказывали, как нищий мальчишка обернулся волком. Правда, и здесь одни говорили, что перекинувшись в волка, Питер исчез, другие, что раздвоился, но суть состояла не в том. Бешеный хищник был слишком памятен гамельнцам.

— Побить камнями! — крикнул кто-то.

Бюргер поднял ладонь, требуя тишины, и объявил:

— Ганс по прозвищу Крысолов, что скажешь ты?

Ганс судорожно глотнул, подавляя волнение.

— Там не было ничего сверхъестественного, — сказал он. — Питер вовсе не вервольф, и я тоже не колдовал. Я только хотел выучить детей моему искусству. Это очень хорошее и нужное людям ремесло…

— Кощунство! — взвыл Цвингер, а бургомистр вдруг встрепенулся, просыпаясь, и прошамкал:

— Всякий, доказавший, что владеет ремеслом, необходимым и полезным жителям, имеет право испросить у магистрата разрешение обосноваться в городе, набрать учеников и подмастерьев и объединить их по прошествии должного числа лет в цех, коему, смотря по заслугам, присваиваются штандарт и привилегии, — Майер втянул голову в плечи и снова задремал.

— Ганс Крысолов, — проговорил патер Бэр, — объясни нам, что хорошего в твоем ремесле и чему именно ты учил детей.

— Я учил их всему, что знаю сам. Я могу заставить упасть стаю саранчи — по счастью, в ваших краях не встречается этой напасти, — мне нетрудно остановить ратного червя. Но обычно я вывожу крыс и мышей, недаром меня прозвали Крысоловом.

— Прекрасное занятие для сына Людвига Мюллера, — заметил Бюргер, ловить по чужим амбарам мышей, получая один пфенниг за дюжину хвостов!

— Я учу всех, кто приходит за наукой! — выкрикнул Ганс. — И я не ловлю крыс, я изгоняю их, разом и надолго!

Вольф Бюргер, перегнувшись через бургомистра, пошептался с патером Бэром. Тот согласно кивнул. Тогда Бюргер, незаметно толкнув, разбудил бургомистра и начал что-то втолковывать ему. Старик послушно встал и объявил:

— Суд предлагает Гансу Крысолову доказать свое умение и отвести от себя обвинение в чернокнижии. Для сего назначается испытание. Упомянутый Ганс должен вывести крыс и мышей из кладовых амбаров и хлебных магазинов города Гамельна.

— И тогда мне позволят иметь учеников? — спросил Ганс.

— Мы примем решение, смотря по результатам испытаний, — промолвил бургомистр.

— Уже сегодня в Гамельне не останется ни одной крысы, — сказал Ганс твердо.

В сопровождении судей и охраны Ганс обошел город. Город был велик больше трех сотен каменных домов. Крысы таились в каждой щели неисчислимые полчища крыс. Он не мог бы прогнать их — им некуда уйти. Оставалось последнее.

Когда-то во время своих странствий, любопытный Ганс забрел далеко на север, в Лапландию. Там до сих пор живут язычники, которые молятся деревянным болванам и звериным черепам. Там так холодно, что не растет даже лес, и нет травы, чтобы прокормить коров и лошадей. Люди там ездят на оленях, а зимой солнце боится показаться из-за края земли. В этих тундрах живет пестрая снежная мышь — лемминг. Крошечный зверек, всегдашний корм огромных белых сов, хищных песцов, одетых в теплые шубы, и даже изголодавшихся по соли оленей. Но порой с леммингами случается что-то странное, и тогда они собираются в стада и идут в море. Ганс видел толпы малюток, спешащих на верную гибель. Пестрые мыши неутомимо шли, стремясь в воду. Вода кипела. Косяки трески и лосося поднялись из глубин за легкой добычей. В воздухе стоял стон. Кричали чайки, плакал ветер. И еще слышался тонкий скрип, свист — тот сигнал, что созывал пеструшек в поход. Этот звук Ганс не смог бы забыть никогда. И сейчас он собирался сыграть на флейте великий зов.

Ганс не колебался, он знал, что сумеет сделать задуманное, хотя прежде ему не приходилось убивать, используя свой дар. Гамельнские ребятишки прекрасно знали, какой бывает, а какой не бывает доброта, они бы не поверили, что доброта способна обманывать, заставлять и даже убивать. А она умеет все, только надо помнить, что однажды хрупкое чудо может разбиться, и ничто не вернет его. Но сейчас Ганс об этом забыл.

Ганс зажмурился, набрал в грудь воздуха и заиграл. Инструмент загудел необычно и страшно. Звук царапал слух, проникал в душу и не звал, а тащил за собой. Повсюду: в укромных норах под стенами домов, в подвалах, на чердаках, среди расшатавшейся ветхой кладки или деревянной трухи, под разбитой мостовой замусоренных улиц встревоженно завозилось длиннохвостое население. Крысы прекращали грызть, спящие просыпались, самки бросали слепых беспомощных детенышей, и все среди бела дня, забыв осторожность, спешили к Гансу. Они образовали широкий шевелящийся круг, настороженно глядели на Ганса, еще не понимая, что делать дальше. Ганс осторожно шагнул, стараясь ни на кого не наступить. Ковер крыс пополз следом, замершие изваяниями ландскнехты остались сзади.

Ганс медленно шел вперед, ни на секунду не отрывая дудочки от одеревеневших губ. Вал крыс катился за ним, из каждого проулка навстречу им вытекали новые волны. Иногда крыса выпрыгивала прямо из окна дома и тогда там раздавался задушенный женский взвизг. Остальной город молчал: ни криков, ни шума, ни стука инструментов — только дрожащая музыка и тысячекратный шорох.

На берегу Везера Ганс остановился. Здесь были запертые ржавыми цепями спуски к воде, причалы для хлебных барок, магазины зерна, склады кож и железа. Поток зверьков умножился необыкновенно, крысы покрыли замшелые ступени и, ни на секунду не задержавшись, посыпались в воду.

Везер — большая и опасная река. В верховьях он с плеском несется по камням, мимо Бремена течет широко и важно. Возле Гамельна течение гладкое, но стремительное, ширина реки свыше двухсот шагов, на середине дна не достать даже длинным шестом. Переплыть Везер — дело нелегкое, а для крысы — попросту безнадежное. И все же они шли, крутясь живым водоворотом, задние налезали на передних, и все бросались с последней ступени в воду. Среди пены мелькали вздернутые усатые носы, ловящие воздух. Вода подхватывала крыс и, завертев, уносила. Некоторые были выкинуты течением на камни ниже пристани, но тут же упорно кидались обратно вплавь на тот берег.