Оцепенение - Камилла Гребе

Может, у Юнаса была тяжелая ночь из тех, что заканчиваются уколом в задницу.

Я заставляю себя отвести взгляд от Ракель и иду к книжному шкафу. Ключ на том же месте – рядом с книгой о маяках. Я вставляю его в скважину, и дверь бесшумно открывается.

Сюда солнце еще не заглядывало, и в кабинете царит приятная прохлада. Пахнет пылью и кожей от кресла.

Присаживаюсь на корточки перед синей сумкой и достаю джинсы, футболку, рубашку и конверт с паспортом и кредиткой.

Застегиваю молнию и проверяю, не видно ли, что ее открывали.

Нет. Снаружи она выглядит как обычно.

Я запираю кабинет и возвращаю ключ на место. Одежду и конверт кладу в рюкзак рядом с бутылочками «Фентанила».

Проверяю остальные вещи: мобильный, зарядку, ключи. Провожу пальцем по брелку на ключах – подарку матери. С кольца из нержавеющей стали свисают миниатюрная книжка и пластиковая рыбка. Идиотский религиозный подарок, которым община пыталась приманить подростков.

Пора валить.

По окончании работы я встречаюсь с матерью в гавани.

Сюда я больше не вернусь.

Денег Игоря хватит надолго. А с паспортом я могу даже уехать за границу.

Проблема решена.

Приняв душ, я спускаюсь на кухню. Пахнет блинчиками.

У меня сразу просыпается зверский аппетит, но вместе с ним и щемящее чувство вины.

Бедняжка Ракель. Печет мне блинчики, хотя не обязана. Она заслуживает большего, чем такого типа, как я, который обворует ее и бросит одну вместе с овощем.

Сглатываю ком в горле.

Ты ничтожество. Ты ни на что не способен. И собираешься нагадить единственному человеку, который подал тебе руку помощи.

– С праздником! Я напекла блинчиков. Надеюсь, ты голоден! – улыбается Ракель и кладет в рот кусочек блина.

На ней кухонный фартук, в котором она напоминает мне маму. Она тоже в детстве пекла мне блинчики на завтрак, и у нее тоже был похожий фартук.

Я присаживаюсь за стол и наливаю себе сока.

Ракель ставит на стол передо мной тарелку румяных блинов.

– Приятного аппетита.

– Спасибо, – выжимаю я из себя, чуть не рыдая.

– Мне нужно в магазин, – сообщает она, снимая фартук и вешая на крючок рядом с плитой. – Присмотришь за Юнасом?

– Конечно, – отвечаю я, немного успокоившись.

Я – хороший, говорю я себе.

Я такой же, как все. Я попал в неприятности и делаю все, что в моих силах, чтобы из них выбраться.

У меня не было другого выбора.

Зомби-Юнас неподвижно лежит в постели.

Слабый запах мочи, пронизывавший душный воздух комнаты, смешивается с ароматом красной розы. Она одиноко стоит на столе, прямая, как восклицательный знак.

Я наклоняюсь ближе, чтобы внимательно рассмотреть его лицо.

Ноздря, из которой торчит трубка, вся красная и воспаленная. Местами кожа облезла до мяса. Губы еще суше, чем раньше, и все в трещинах.

– Привет, – здороваюсь я и тянусь за бальзамом. Аккуратно смазываю Юнасу губы.

Он никак не реагирует, но из уголка рта стекает тонкая струйка слюны.

Я бережно вытираю ему лицо салфеткой и кладу ее рядом с вазой. Потом беру крем для рук и начинаю смазывать холодные тонкие пальцы.

– Что скажешь? Дочитаем тот стих?

Он, разумеется, не отвечает, но мне любопытно, что там произойдет со львом, ягненком и раненым голубем, мечтавшим вернуть крылья.

Я вытаскиваю листы, спрятанные под матрасом, сажусь в кресло и начинаю читать.

Я опускаю лист на колени. Стихотворение продолжается на обратной стороне, но мне больше не хочется читать.

Что-то в этом тексте меня отталкивает.

Это стихотворение – плод больного воображения.

И не просто больного, а помешавшегося на Библии. Потому что я-то точно знаю, что все это значит, не зря же я столько времени провел в компании придурков из маминого библейского кружка.

Смотрю на текст. Перечитываю последние строки.

От этого стихотворения у меня волосы встают дыбом. Но я не могу объяснить почему. Что-то в моем подсознании шевелится, как огромное черное чудовище в глубине, но не спешит выплыть наружу, хоть я и настойчиво зову его.

Я складываю листы со стихотворением, сую в задний карман джинсов и смотрю на Зомби-Юнаса.

Его тело сотрясается от дрожи. Кулаки судорожно сжаты.

Черт!

Он же не думает отбросить коньки в мою смену?

Но через секунду кулаки разжимаются, и он успокаивается. На губах появилась белая пена, какая бывает вокруг морских скал в сильный ветер.

Я тянусь за салфеткой и вытираю ему губы. Мне не по себе.

– Я должен уехать, – говорю я. – Прости. Ничего личного. Просто пора валить.

Подумав, добавляю:

– Надеюсь, ты скоро поправишься.

Больше я не знаю, что сказать, как объяснить, почему я должен сделать то, что должен.

Я просто сижу в кресле и тяну время.

Хлопок двери говорит о том, что Ракель вернулась. Я слышу, как она убирает продукты в холодильник и проходит в свою комнату.

Подождав еще полчасика, решаю, что пора.

Беру руку Юнаса и осторожно пожимаю, не хочу, чтобы у него остались синяки.

– Пока. Выздоравливай.

Он не реагирует.

Иду в прихожую и стучусь к Ракель.

– Входи! – кричит она.

Приоткрыв дверь, вижу ее за столом с включенным ноутбуком.

Она чертовски много работает.

Ракель снимает очки, опирается локтем о стол и смотрит на меня:

– Все в порядке?

Я киваю.

– Он спит. Мне нужно съездить прикупить пару вещей.

– Хорошо, – говорит она. – Можешь купить мне велосипедный замок на заправке, если будешь проезжать мимо?