Аллегро - Владислав Вишневский

Оркестр потом снова играл. Как прощальную песню пел… От «Встречного» марша, до «Утро красит, нежным цветом…». «…Кипучая, могучая, никем не победимая, страна моя, Москва моя, ты самая…», и тэ дэ.

Всё получилось здорово, и не по-армейски мило.

И… Гейл ушла.

Да, ушла! Уш-шла…Уш-ш…

Не ждали, не гадали, а такую неожиданно мощную эмоциональную встряску музыканты получили с её появлением, ни один заокеанский триллер в красках не потянет, ещё больший удар пережили с её отъездом… Некоторые вообще не пережили. Тимофеев, например. Он не мог понять, — для него сцена опустела, занавес упал, поезд ушёл… Тю-тю, она уехала! У-е-ха-ла! У-е… ха… ла…

Нет! В тот же день, даже не день, а в ту же минуту, когда она уходила — след её ещё не простыл, как и следы сапог командования полка, Тимоха вылетел за ними, за дверь репетиционного класса… Не отпрашиваясь… Представляете? Как можно?! В нарушение устава! Подполковник Запорожец рот в изумлении от такой бестактности открыл, но тоже был похоже расстроен, дал неожиданную команду: «Перерыв». Музыканты — кто — куда — высыпали за дверь… Не кто куда, конечно, а… В курилку, естественно.

Нет-нет, не в свою, в другую, которая в штабе полка. Там всегда чисто, светло, культурно, офицеры в основном. Одно плохо: запросто там можно было во внеплановый наряд по полку попасть: начштаба именно там, в офицерской «курилке», музыкантов контрактников часто подлавливал, как без дела шатающихся. Зато другое было прекрасным: наглые срочники — как мухи! — не досаждали вопросами «ну дайте, товарищ прапорщик, докурить, а, дайте?» Тем не менее, Трушкин, Мальцев и Кобзев отделились, пошли в другую сторону. Совсем в другую. Необходимо было переговорить без заинтересованных ушей и разных советчиков. Двинулись они в солдатскую. Она на том же этаже располагалась, что и оркестровый класс, только через солдатскую казарму перейти и всё, и спускаться на другой этаж, как остальным, не нужно. В этом был и второй резон: экономия времени и отсутствие советчиков.

Опуская отличие штабного туалета вместе с её курительной комнатой от солдатского санузла, отметим просто, как трёхзвёздочный отель от заезжей, близкой к банкротству гостиницы, где-нибудь, например, условно говоря, в районе города Вышний Волочек, что на трассе Москва — Санкт-Петербург. Всё необходимое есть, но… очень, мягко говоря, всё аскетично, более чем скромно.

Лёва Трушкин, Мальцев и Сашка Кобзев так были взволнованы последними в их жизни событиями, что и специфический воздух казармы второй роты не заметили, как и обрадованные взгляды срочников, бесцельно болтающихся по казарме. Музыкантов срочники засекли сразу же… Не один только дневальный, который на всякий случай выпрямился возле тумбочки, но и остальные солдаты. Для них появилась неожиданная возможность — покурить, докурить, стрельнуть… Или просто «подышать» рядом.

Практически не заметив вялое приветствие дневального, машинально «клюнули» головами, троица музыкантов контрактников быстро прошла мимо дверей канцелярии роты, ружпарка, бытовой комнаты, толкнули дверь в туалет… Ф-фу-у-у… ты, ну-ты! Оказались в так называемой солдатской курительной комнате. Сама по себе комната большая, но пустая, противно-гнусной окраски, таким же противным и запахом, гулкая, бетонная, без окон и вентиляции. Это что б жизнь солдату мёдом наверное не казалась, то есть всё по уставу. Главное, в центре комнаты присутствовала ополоиненная железная, когда-то двухсотлитровая бочка, выкрашенная в ярко-красный цвет, что, надо понимать, является теперь урной, с двумя приваренными по бокам массивными ручками, на четверть заполненная противопожарным песком. Обычным строительным, грязно-серым. Здесь же и бесчисленное количество раз ремонтировавшиеся двери: одна — вход-выход, другая — в туалет, — в противоположной от входа стороне, в углу. С появлением нечаянных «доноров», входные двери стали хлопать чаще и энергичней. Срочников роты неудержимо потянуло в туалет.

Всё это музыканты прапорщики, конечно же, заметили, но возвращаться было поздно.

— Вы засекли, — наблюдая, как Кобзев с Мальцевым прикуривают от его зажигалки, спросил Трушкин. — Тимоха похоже всерьёз на грабли наступил, да? — Прикурил сам, сладко пыхнул дымком. — Действительно писец парню пришёл, спёкся.

— Какие грабли, ты о чём? — машинально отмечая быстро заполняющееся срочниками безрадостное пространство «курительной комнаты», Кобзев вздохнул, подумал, не нужно было сюда приходить, но понимал, в отличие от его товарищей музыкантов, солдат интересовать могло лишь курево. Размышлял пока над проблемой: как и чем другу помочь.

Прервал солдат срочник, большой и панибратски развязный. «Старик», видать, или наглый уже «салага». Скорее всего салага, машинально отметил Кобзев…

— Товарищи прапорщики, не найдётся у вас, случайно, сигаретки покурить, а? — вроде бы смущаясь, но с напором, спросил он, заглядывая Трушкину в глаза.

Все трое коротко глянули на стрелка…

— Оставим… — почти в голос ответили прапорщики. — Потом.

— Спасибо! Я подожду, — обрадовано кивнул срочник, справедливо рассчитывая уже быть может на три окурка. Втягивая носом свежий сигаретный дымок, спиной, вразвалку отошёл. Встал поодаль, охранно косясь по сторонам. Давая остальным понять, что опоздали, салаги, здесь всё зобито, всё схвачено, моё.

Становилось шумно. В комнату, хлопая дверями, один за другим входили и выходили срочники. Не просто входили, кто влетал, чтоб не опоздать, другие гурьбой шумно вваливались… С интересом оглядывали прапорщиков, главным образом сигареты в их руках, натыкались на металлический взгляд застолбившего курево амбала-срочника, уже группу за его спиной срочников, втягивали носом воздух, шоркали подошвами сапог. Покружив по комнате выходили, вновь возвращались…

— Я вначале думал, это трёп, так, обычная хохма, оказывается нет. — Трушкин продолжил развивать друзьям свою мысль. — Видели, как Женька куда-то сразу рванул? — Во-от! Вы думаете живот схватило? Нет. Я всё понял, сразу просёк: за ней он рванул… За ней.

— Ну! — неопределённо пыхнул дымом Мальцев. — Ничего удивительного.

Кобзев молчал. Крутил в пальцах зажжённую сигарету, думал.

— Не веришь? — обращаясь похоже к одному только Кобзеву, спросил Трушкин, и предложил. — Спорнём? — Но Кобзев и на это не поддался, не отреагировал. — Правильно, — по своему понял Трушкин. — Проспоришь. Я бы, например, тоже с удовольствием с ней в любовь поиграл… А что? Запросто…

Их беседу вновь кто-то попытался прервать. Но тот, ожидающий, крупнотелый срочник, грубо остановил стрелка: «Всё-всё, опоздал. Зобито тебе сказали, сал-лага, вставай в очередь».

Прапорщики покосились на внушительную уже группу ожидающих…

— Ничего не скажешь, весьма приятная девушка, — согласился и Мальцев. — Слов нет. Красавица.

— Вот-вот! — оживился Трушкин поддержке. — Причём, не простая, заметьте, девушка, а офицер, лейтенант! К тому же из военного блока НАТО! Морской десант! Из Европы!.. Убойный секс-набор, мужики, да? Эт-то, что-то!.. Меня это сильно, например, возбуждает… Да-да! Даже не ожидал такого… Представляете, её бы, да на высоком патриотическом ладе, да на широкой кровати, под Первый концерт Чайковского, и чтоб она обязательно в своём берете, с нашивками… И в сапогах на шпильках!.. Это… смак.