Милосердные - Киран Миллвуд Харгрейв

– Фру Олафсдоттер сама из Тромсё, – перебивает ее Кирстен. – Если госпоже Корнет будут нужны образованные собеседники, она уж точно не обратится к тебе, Торил. Если только не захочет выучить Библию наизусть.

– Ты так говоришь, словно в этом есть что-то плохое, Кирстен Сёренсдоттер, – раздраженно произносит Торил. – Ты забыла, кто наш комиссар. Он человек набожный и служит Господу так же, как пастор Куртсон. Он хочет, чтобы у его жены была компания получше теперешней, да и куртка получше, чем может пошить Марен Магнусдоттер.

Урса понимает, что ей надо высказаться в защиту Марен, но горло сжимается, и слова не идут с языка. Торил, похоже, справилась с раздражением. Злость в ее голосе снова сменяется приторной сладостью:

– Возможно, вы будете рады компании, раз уж вы целыми днями сидите дома одна. Я знаю, ваш муж много времени проводит в церкви и занят важными государственными делами…

– Мне есть с кем общаться, спасибо, фру Кнудсдоттер.

Урса чувствует, как взгляд Торил буквально пронзает ее насквозь и упирается в Марен, которая до сих пор не сказала ни единого слова в свою защиту.

– Что ж, хорошо, – произносит Торил каким-то странным, надломленным голосом.

– У тебя все, Торил? – говорит Кирстен. – Теперь ты избавишь нас от своей милой компании?

Торил швыряет в корзину свое рукоделие, потом вдруг замирает и принимается перебирать кусочки ткани.

– Кто взял мое кружево? – Она обводит взглядом комнату.

– Кружево? – переспрашивает Кирстен скучающим голосом.

– Это ты? – Торил резко встает и подходит к Кирстен. Их разница в росте так велика, что Торил рядом с Кирстен кажется малым ребенком. – У меня было кружево.

– Зачем бы мне кружево?

Урса сидит, затаив дыхание, но Торил, похоже, решила не затевать ссору.

– Эльсебе, Нильс, мы уходим.

Она подгоняет к двери детей, таких же тихих и аккуратных, как ее стежки. У двери Торил медлит, ждет Зигфрид, которая поспешно увязывает в узелок рукоделие и берет за руку дочь.

– Не думайте, будто я не заметила, что стоит там на полке, фру Олафсдоттер, и кто покинул ваш дом, когда мы вошли. Время такого бесчинства прошло. Комиссар Корнет этого не потерпит. В Алте уже сожгли колдунов…

– Моему мужу, – говорит Урса, с трудом сдерживая раздражение, – совершенно нет дела до того, как соседи содержат свои дома.

Кажется, будто вся комната затаила дыхание. От тишины у Урсы звенит в ушах. Торил, обернувшись к ней, смотрит холодно и надменно. Она чем-то похожа на Сиф, когда та возвращалась из церкви: укрепленная молитвами, твердая духом и гордая своим благочестием.

– Как скажете, госпожа Корнет. Я сообщу вашему мужу, что вы уже выбрали себе компанию.

– Я сама в состоянии ему сообщить.

Сердце Урсы колотится как сумасшедшее. Сожгли колдунов? Авессалом ей об этом не говорил.

Торил оборачивается на пороге и говорит, обращаясь к фру Олафсдоттер:

– Мой подарок уж точно пойдет вам на пользу. – Она резко дергает головой в направлении стола. – Корзинку я заберу позже. Благослови вас Господь.

Дверь с громким стуком закрывается за Зигфрид и ее дочкой, и Марен чувствует, что снова может дышать. Кирстен ухает, как сова, хлопнув в ладоши.

– Госпожа Корнет, должна признаться, я не ожидала, что вы дадите ей отпор.

– Я просто сказала, что думала, – говорит Урса, и ее голос тверд, хотя она вся дрожит. Марен хочется ее обнять и укачивать, как ребенка. – Я сама буду решать, с кем мне общаться. Это не ее дело.

– Эти фигурки… – говорит фру Олафсдоттер. Марен кажется, что ее голос похож на изношенную тряпицу. Ее лицо бледное, почти серое. – Я про них и забыла, госпожа Корнет. Это вовсе не… Мне их дали, когда погибли мой муж и сын. Почти у каждой из нас есть такие…

Она смотрит на других женщин, ищет поддержки: все сосредоточенно глядят на свои рукоделия.

– Они совсем ничего не значат. Надо их бросить в огонь и забыть.

Но она не идет к полке, а просто смотрит на Урсу с отчаянием в глазах.

– Это ваш дом, фру Олафсдоттер, и вы сами решаете, как его украшать. Я никогда не позволю себе хозяйничать в чужом доме. Мне самой было бы неприятно, если бы кто-то начал хозяйничать у меня.

– А как же Марен? – говорит Эдне.

Марен бросает на нее колкий взгляд.

– Я просто ей помогаю.

– Кто эта женщина? – спрашивает Урса, и Марен с радостью отмечает, что в ее голосе слышится явственная неприязнь.

– Она помогает пастору Куртсону в церкви, – говорит Кирстен. – И, как я понимаю, теперь еще и шпионит для вашего мужа.

Больше никто, кроме Кирстен, не осмелился бы такое сказать, но Урса смеется, и ее смеху вторят приглушенные смешки, пробежавшие по скамьям. Сердце Марен сжимается от острой ревности.

– Не беспокойтесь о ваших фигурках, фру Олафсдоттер, – говорит Кирстен. – Урсуле они не мешают, и она знает своего мужа уж всяко лучше, чем Торил Кнудсдоттер.

На этот раз Урса не смеется. На ее гладком лбу появляется хмурая складка.

– Что там за подарки? – спрашивает Эдне.

Фру Олафсдоттер не торопится заглянуть в корзинку, и Кирстен сама подходит к столу. Она склоняется над корзиной, фыркает и вынимает крест, скрученный из водорослей и бечевки: точно такой же, как те, что Марен видела в доме Торил.

– Тут их примерно две дюжины. Хватит на всех.

Она бросает крест Марен, и та машинально ловит его на лету. Ловит и сразу же убирает в свой сверток, чтобы как можно быстрее выпустить его из рук. Как и слова Торил, сказанные на прощание, этот крест вовсе не кажется благословением. Скорее угрозой.

Обычно по средам гостьи фру Олафсдоттер засиживаются допоздна, но сегодня у Марен нет ни аппетита, ни желания общаться. Поэтому она сразу кивает, когда Урса, неловко заерзав на месте, наклоняется к ее уху и шепчет:

– Может быть, пойдем домой?

Мама беседует с Эдне, и Марен с Урсой уходят вдвоем. Когда они поднимаются со скамьи, все разговоры вмиг умолкают; когда идут к выходу, их провожает приглушенный шепот. Фру Олафсдоттер садится, сгорбившись, на свое место и смотрит вслед Урсе глазами загнанного зверя.

У двери своего дома Урса нерешительно замирает, напряженно прислушиваясь. Марен тоже прислушивается, слышит раскатистый низкий голос – это наверняка комиссар, – и еще один, женский. Марен хорошо знает этот приторно-сладкий и в то же время надменный тон: Торил. Урса пятится, но ступенька скрипит у нее под ногой, и голоса в доме сразу же умолкают. Раздается грохот тяжелых шагов, дверь открывается, и на пороге стоит комиссар Корнет, мрачный как туча.