Тайны Темплтона - Лорен Грофф

Наконец Джинджер нарушила молчание.

— Неужто первым делом не предложишь усталым путникам подкрепиться чем-нибудь с дороги? — спросила она.

И я, представьте, устыдилась, хотя никто их сюда не приглашал и само по себе нахождение их здесь — это чистый скандал, ведь у меня период черного траура! И я тотчас же встала, нарезала им ветчины, хлеба и сыру (превосходный сыр, его доставляют мне с фермы Старлина Йомена) и сварила крепкий кофе. И эти девушки в ярких платьях набросились на угощение как голодные волчицы, словно не ели несколько дней. А Джинджер даже придвинула к себе чашку с моим остывшим вечерним супом и, не спрашивая разрешения, выпила его одним махом. Закончив, она откинулась на спинку стула, промокнула губы и улыбнулась. Это была ужасная улыбка, скажу я Вам, Шарлотта.

— А что, детей у тебя нет? Ты ведь, я слыхала, перебрала уже четырех мужей, и неужели нет детей? Ты бесплодна, Син?

— Не знаю, — прошептала я. — А ты? У тебя есть дети?

— He-а. Потеряла одного очень давно, с тех пор больше что-то не получается. Да и к лучшему это, так работа легче идет. — И спутницы моей сестры зафыркали и заржали в свои чашки как лошади.

— Какая работа? — спросила я в ужасе. — И почему ты все-таки здесь?

— Почему мы здесь? Ах, Син, а то ты не знаешь! Вечно ты изображаешь из себя невинность.

До этого момента, клянусь, я не понимала, зачем они приехали, но теперь все встало на свои места — и эти яркие платья, и резкий парфюмерный запах неряшливых девиц, и юноши в женских нарядах. Мне страшно сказать Вам, Шарлотта, истинному воплощению невинности, но они приехали сюда затем, чтобы обосновать здесь бордель.

— Ах, Джинджер, значит, это шантаж?! — только и смогла вымолвить я, решив, что она станет просить у меня денег, обещая после этого убраться.

Но она рассмеялась, вытаращила глаза и сказала:

— А кстати, хорошая идея. Да только нет, сестрица, никогда ты не сможешь дать мне столько, сколько мы намерены заработать тут сами. Мы намерены тут остаться.

Мне сделалось нехорошо, в особенности после того, как одна из девиц поймала у себя на щеке вошь и раздавила ногтем.

— Остаться?! О, Джинджер, нет!..

— Не нет, а да! — отрезала она. — Здесь славное место, а моим девочкам страсть как надоело таскаться за войсками — конкуренция большая, да уж больно солдат много гибло на наших глазах. Болезни опять же. Нет, посмотрели мы на Темплтон — нам он подходит. Здесь войска стоят часто, богатеньких дядечек пруд пруди, отель новый построили— скоро, глядишь, настоящий курорт здесь будет. Сытая публика понаедет, а где сытая публика, там деньги. На Миссисипи нам не понравилось, а здесь охотно останемся. Только тебе волноваться нечего. Я назову себя Папа Ажин Стоун, и никому в голову не придет, что мы с тобой связаны родством.

А этот неестественный юноша в зеленом женском платье, затрепыхав ресницами, добавил:

— Не волнуйтесь, мадам, мы будем вести себя тише церковной мышки. Никто даже и не узнает, что мы здесь.

Погладив юношу по щеке, Джинджер сказала:

— Правильно, дорогая. Мы переночуем здесь всего одну ночь. А утром уйдем.

Потом толстуха, уже клевавшая от усталости носом, и вместе с ней остальные поднялись и расстелили свои одеяла прямо на полу. А наутро моя сестра испарилась вместе со всем своим фамильным серебром и с деньгами на хозяйство на всю зиму, что были припрятаны в жестяной коробке в буфетной.

Я не знаю, что мне делать, Шарлотта. Сейчас утро, а я все еще во вчерашней одежде. Мари-Клод пришла и, чертыхаясь по-французски, заново отскребает пол. А я просто не знаю, что делать. Умоляю, пожалуйста, помогите мне мудрым благоразумным советомI И умоляю: не говорите никому ни слова, ни единой душе! Мне же скажите, что делать. Ради Бога, извините, что посылаю Вам черновик — переписывать болит рука. Я должна послать Вам это немедленно, иначе я просто сойду с ума. Я знаю, что веду себя необдуманно и опрометчиво, но иначе не могу — я молю Вас о помощи.

Ваш попавший в беду друг

Синнамон.

* * *

Эверелл-Коттедж, Темплтон. Рождество 1861 года

Моя дорогая Шарлотта!

Вы сущий ангел! Что бы я делала без Вас? Вы подарили мне столько утешения за все эти ужасные мрачные дни, даже, возможно, отвлекаясь от романтических отношений с дорогим Вашему сердцу французом. У Вас даже не было времени на обычные прогулки с ним. Не было, потому что Вы успокаивали и утешали меня. И Вы правы — я должна сохранять спокойствие, я не вправе блюсти мою сестру, пусть Господь будет ей судьей, а не я.

Шарлотта, я наверняка сотворила бы что-нибудь с собой, если бы не Вы. Вы тотчас же поспешили через замерзшее озеро и заснеженные лужайки, чтобы прийти мне на помощь. И возвращались ко мне каждый день, пока я наконец не успокоилась. Я принимаю настой, который Вы мне опять прислали, и от него меня клонит в сон. Но прежде чем уснуть, я высылаю Вам этот подарок. Я написала Аристабулусу Маджу и попросила приготовить это для Вас. Это любовное снадобье — я пользовалась им сама, — и поверьте, оно замечательно действует. Вы должны положить его в пищу, приготовленную собственными руками, и дать съесть ее Вашему возлюбленному.

Говорила ли я Вам, что, когда меня одолевает такая сонливость, мне начинают мерещиться мои мужья? Это весьма и весьма волнительно. Они всегда предстают передо мной окутанные тенью и никогда не улыбаются. Что я такое пишу? Я с трудом понимаю, что строчит моя рука, я едва держу перо и очень устала. Видимо, сейчас, моя дорогая, мне нужно лечь и уснуть. Но я навеки, навеки останусь перед Вами в долгу.

Ваша любящая

Синнамон Эверелл Грейвз.

Переписку Синнамон и Шарлотты я начала читать накануне поздно вечером, после того как мы с матерью поужинали и она ушла в одиннадцать на ночное дежурство, а я еще посмотрела черно-белый фильм по телевизору. Каково же было мое удивление, когда, держа в руке еще добрую половину непрочитанных писем, я глянула в окно и увидела, что солнце, потихоньку выплывающее из-за гор, уже начало окрашивать озеро в бледный цвет. Я зевнула, потянулась и объявила моему привидению, что нуждаюсь в небольшом перерыве. Привидение, на сей раз лиловое, кажется, трепыхалось надо мной всю ночь, но стоило мне только посмотреть на него в упор, как оно тотчас же сделалось невидимым.

Я спустилась вниз и приготовила себе кофе, потом включила телевизор и от души рассмеялась. На экране, сидя с выровненными спинами, словно мальчишки во время диктанта, «молодые побеги» болтали с какой-то миниатюрной милашкой, которая без конца хихикала как дурочка. Это был повтор той самой передачи. Но я захватила только ее конец. Дамочка поблагодарила бегунов за участие в передаче, и камера отъехала, показав какого-то красавца репортера, который намеренно вышел на передний план.