История моего брата - Зульфю Ливанели

Приносили еду, я ел, спал на лежанке, справлял нужду в углу, потом вновь приносили еду, и я ел, спал, справлял нужду, затем опять приносили еду, опять я ел, опять спал и опять справлял нужду. А потом еще, и еще, и снова, и опять… Не знаю, месяцы прошли так или годы… Волосы у меня доросли до плеч, а борода – до груди. Волосы и борода были единственными моими инструментами измерения времени».

Глаза девушки все чаще закрывались. Я понял – она вот-вот уснет. Отчего-то мне вспомнились слова старинной турецкой народной песни, которую пела мне бабушка:

У этой девушки глаза были черными, но сон ее все-таки сморил. Значит, рассказ о Мехмеде мы окончим завтра, но нет! С нечеловеческим усилием она поднимает голову, встает, говорит: «Одну минуточку, пожалуйста!», идет в ванную, там умывает лицо, вновь садится в кресло передо мной. Решительная и уверенная в себе, глаза широко раскрыты.

На работе я сообщаю, что собираюсь уволиться. После произошедшего я не нахожу в себе сил работать дальше. Начальство идет навстречу. Мне выплачивают все возможные пособия по увольнению и выходное пособие за все прошедшие годы.

Я продаю все, что у меня есть. Откладываю деньги, которых будет хватать на жизнь до тех пор, пока я не достигну пенсионного возраста, и которых достаточно для погашения пенсионных взносов. Хотя пока я еще не пенсионер, мысленно я себя уже причисляю к пенсионерам. Я начинаю новую жизнь в качестве бывшего строительного инженера Ахмеда Арслана, пенсионера.

На оставшиеся свободные деньги я покупаю подержанный автомобиль и начинаю на нем объезжать окрестности Стамбула. Сначала езжу по Румелии. Затем направляюсь в сторону Шиле. Однако повсюду толпы стамбульцев, особенно по выходным.

Одним днем спускаюсь к морским скалам у Румелийского маяка и, сидя на заросших водорослями камнях, долго смотрю на Черное море. Погода портится, тучи обволакивают небо, море сереет, в отдалении сверкает молния. Мне это все почему-то кажется неким знаком. Вскочив в машину, еду по берегу Черного моря в сторону Болгарии. Иногда дорога сворачивает от моря, часто ныряет в лес, а затем вновь возвращается к прибрежным скалам.

Потом я внезапно вижу табличку «Ялыкёй», и дорога сворачивает вправо. Я тоже сворачиваю. Место, куда я в конце концов приезжаю, именно такое, какое я ищу: безлюдное, негостеприимное и находится на севере. Я спрашиваю, есть ли пансион. Мне показывают дом бакалейщика, а на следующий день я узнаю, что продается обветшавший дом напротив.

Я же говорю, это все было для меня знаком. Значит, мне нужно здесь остаться, поселиться тут, а может быть, даже здесь умереть и быть погребенным. Почему? Потому что это место не связано с моей жизнью. Это место для меня как Луна, оно далеко от моего прошлого. Я здесь не знаю ни одного человека, и меня здесь никто не знает. Меня ожидает замкнутая жизнь, далекая от расспросов, дружбы, общества. Это все, что мне нужно.

Тот дом я покупаю. Делаю ремонт. Планирую новые комнаты, выписываю из Стамбула полки и книги и начинаю жить новой жизнью. Я больше не задаю вопроса: «Где ты, Мехмед?» Однако Мехмед неожиданно возвращается.

– Как, как, как?

– Знаю, что тебе очень интересно, – говорю я, – но до момента его появления нам еще очень долго.

– Вы позволите задать вам один вопрос?! – воскликнула девчонка.

– Конечно, давай!

– Судя по тому, что вы отдалились от людей, сбежали от них… можно сказать… ненавидите их, вы, должно быть, считаете себя выше и лучше всех? Вы считаете себя самым чистым, самым честным, самым умным, а все остальные – дураки и невежды, не так ли?

Я улыбнулся:

– Большинство людей и в самом деле дураки. В особенности богатеи. Ты, должно быть, в своем возрасте этого не замечаешь, потому что совершенно справедливо хочешь выйти замуж за состоятельного человека, родить ему ребенка, переехать в красивый дом и так далее. Но если бы ты могла повидать то, что видел я…

– И что же вы такого видели? – вскинулась она. – Что вы видели такого, чего не видела я?

– Деньги не являются неотъемлемым свойством человека, – сказал я. – Деньги не являются его естественной частью. Они могут пропасть, их можно украсть, они вообще довольно абстрактны, это просто некоторое количество цифр… Все, что по-настоящему ценно в жизни, за деньги купить невозможно. Ты можешь купить книги, вещи за деньги, ты можешь нанять людей за деньги; однако деньги не заменят знание, мудрость, дружбу, сочувствие. Богатые глупцы полагают, что деньги очень важны, поэтому ожидают, что их состояние сделает их какими-то особенно духовными и подарит им счастье. А это не так. И когда ничего не меняется, они начинают умирать от тоски, потому что души их по-прежнему пусты. Им не о чем говорить, поэтому они убивают время за игрой в карты и другие азартные игры. Они терпят жизнь и друг друга. Другие становятся трудоголиками и столько работают, словно умирают с голода. Я бы на месте таких с собой покончил.

– Ладно, а вы-то чем отличаетесь от всех? – спросила она.

– Все просто. Чтение и только чтение. Читающий человек опирается на мировой разум. Друзья богатеев – это обычно несколько финансистов, хозяева трех-четырех холдингов. Кроме того, они вынуждены поддерживать отношения с людьми, в искренности которых сомневаются. А мои друзья – творцы, самые умные люди всех времен и народов: Аристотель, Платон, Ибн-Рушд, Фолкнер, Гомер, Ницше, Ибн-Хальдун… Дружбу с ними не купишь ни за какие деньги!

Она сказала, что я странно рассуждаю. Что я очень странный человек. Эту атаку я отразил, ответив, что это не я странный, а весь мир странный. Потом добавил: слабым местом таких людей, как я, является способность замечать абсолютно все. Многие знания – многие печали. «Как счастлив тот, кто пребывает в своем невежестве, словно в скорлупе!»

Она спросила, не поэтому ли я невзлюбил гостей, которые в тот злополучный вечер собрались у Арзу.

– Я невзлюбил их по многим причинам, – ответил я девушке. – Приведу пример: они ведь любят показуху. Самая дорогая машина, самый большой дом, самая красивая одежда, самые дорогие драгоценности… Разве не так?

– Да, – согласилась она, – именно так.

– Но в то же время они жутко боятся, что их сглазят. С одной стороны, они живут напоказ, а с другой – не стесняются прибегать ко всяким языческим обычаям, чтобы с ними ничего не случилось: приносят жертвы, делают амулеты. Вместо того чтобы жить поскромнее; купить машину подешевле; вместо того чтобы свой внутренний мир немного обогатить, они пыжатся друг перед другом… Конечно же, я прав, но рассказывать об этом твоим друзьям бесполезно, потому что в наше время этого никто не поймет. Вот поэтому, – продолжал я, – ты сама ответила на свой вопрос. Я бегу от глупой толпы. Ты сердишься на меня, но сейчас, кажется, постепенно начала признавать мою правоту.