Большие девочки не плачут - Франческа Клементис

ТФБП создана прямо для нее. Будучи членом этой организации, она с большей свободой смотрела на свой обмен веществ, на свои потребности, на историю своего питания, что давало ей возможность примириться с судьбой. Чего ТФБП не сделала, так это не лишила ее мечты.

Оксиметабулин предложил ответ ее мечте. Но и ТФБП никуда не денется, если мечта не осуществится.

В этом и заключалось небольшое противоречие.

Терезу охватывало все большее нетерпение. Она была готова к тому, что Род изумится ее красоте, и ожидала его реакции. Но нет. Род смотрел на нее, как на свою мать, которая интересуется его мнением насчет нового платья. Ни желания, ни огня в глазах.

Ей стало нехорошо. Все делалось ради этой минуты, месяцы ушли на глотание таблеток и физические упражнения. Она нарочно не говорила никому (включая Дэвида Сэндхерста), что у нее начались страшные головные боли, из опасения, что ее снимут с программы. Она не обращала внимания на появлявшееся время от времени головокружение и тошноту. Все ради того, чтобы предстать перед Родом во всем блеске худосочной красоты.

Он пристально смотрел ей прямо в лицо, в лучшем случае лишь скользя взглядом по ее телу.

— И что ты хочешь от меня услышать?

У Терезы перехватило дух.

— Не верю. Да я сделала это для тебя! Посмотри на меня. Разве ты не этого хотел?

Род смотрел на нее как на сумасшедшую.

— Разве я когда-нибудь тебе об этом говорил? Да никогда. Когда я тебе говорил, что предпочитаю тощих женщин? Никогда. Когда я тебе говорил, что хочу, чтобы ты похудела? Никогда. Когда я тебе говорил, что ты, твое тело, ты вся и есть мой идеал в совершенном виде? Да каждый божий день в течение девятнадцати лет, а то и больше.

— Да, но ты так говорил только потому, что любишь меня.

— Значит, ты думаешь, что я лгал тебе каждый день? Поэтому и ты лгала мне каждый день и думала, что именно так и нужно вести себя в браке?

— Я никогда не лгала тебе!

— Так зачем же мне лгать тебе?

— Потому что ты добрый.

Род отвернулся, оскорбленный ее словами, самим ее появлением в новом образе.

— Сдаюсь. Могу лишь предположить, что ты сделала все это ради того, чтобы избавиться от меня.

— Да о чем ты говоришь? — начала выходить она из себя. Как это все ужасно!

Род попытался подойти с другого боку.

— Помнишь, как тебе нравилась моя борода? И как ты была недовольна, когда я несколько лет назад сбрил ее?

— Помню.

Почувствовав себя на более твердой почве, Тереза немного успокоилась.

— Но когда ты сбрил бороду, я увидела, что у тебя нет подбородка!

И она захихикала при этом воспоминании.

— Я не раз с тех пор испытывал желание снова сбрить бороду. Просто так. Или просто затем, что с ней жарко, а мне хотелось, чтобы лицо дышало.

— Ты никогда мне об этом не говорил.

Род пожал плечами.

— А зачем? Я знал, что тебе это очень не понравится, вот и не говорил.

Тереза чувствовала, куда все это может завести. Из этого угла ей будет трудно выбраться.

— Но я бы не стала возражать, если бы это было ненадолго. Временная мера, — слабо произнесла она.

Род покачал головой.

— Стала бы. Ты бы и целовать меня отказалась. Ходила бы мрачнее тучи и без конца пилила меня, пока я не согласился бы снова отрастить бороду. Как и в первый раз. Это правда, и ты это знаешь, так ведь?

Она знала, что это правда.

— Но это не имело никакого значения. Я любил тебя, и, раз уж ты так крепко привязалась к моей бороде, я ради тебя ее и оставил. Потому что любил тебя.

«Любил». В прошедшем времени.

— Если бы я, проснувшись сегодня утром, сбрил бороду и объявил, что отныне так и будет, что бы ты подумала?

— Что тебе наплевать на то, что я думаю, на мои чувства, — уступила Тереза.

— А если бы при всем при том я сказал, что где-то в глубине души я знал, что тебе вообще не нравится моя борода, и что я сбрил ее ради тебя?

Тереза попробовала действовать его же оружием.

— Но ты ведь знаешь, что мне нравится твоя борода. Откуда же мне было знать, что тебе нравится мое тело?

— Потому что я тебе об этом говорил. Разными способами. Тысячью разных способов.

Тереза упала на кровать.

— Но оно никак не могло тебе нравиться. Разве это возможно? Я была безобразна. Никто не мог бы полюбить меня, мое тело.

— А я полюбил.

И он ушел, не поцеловав ее на прощание. Она не знала, куда он направился, а спросить не решилась.

— Не знаю, зачем тебе понадобилась эта встреча. У нас больше нет ничего общего. А может, и не было.

Гейл чувствовала себя неловко в присутствии этой стройной красивой женщины. Рядом с изящной Мариной она чувствовала себя бегемотом и ненавидела ее за это. Да и рестораны она не любила. Едва она вошла, как ее вдруг охватил ужас: а вдруг метрдотель не пустит ее из-за того, что она недостаточно хороша. Она знала, что будет здесь единственной толстушкой. И оказалась права.

Марина попробовала проникнуться симпатией к этой расплывшейся женщине.

— Гейл, пожалуйста, давай не будем сдаваться, пока есть хоть один шанс. Я тебе уже говорила, что Эмма меня очень беспокоит. Когда ты видела ее в последний раз?

Гейл напряглась еще сильнее.

— Не помню. Наверное, несколько месяцев назад. Говорят, не выходит из спортзала. Не сомневаюсь, она сейчас наслаждается жизнью как никогда, лебедем плавает по городу, щеголяет новым гардеробом перед своими новыми блестящими друзьями.

Ее детская раздражительность могла бы заставить Марину рассмеяться, не будь она тронута несчастным видом Гейл.

— Если бы ты знала, как ты не права. Она очень больна. Уже недели две не выходит из квартиры. Я каждый день прохожу мимо ее квартиры и кричу ей в щель в почтовом ящике, пока она не откликнется. Если откликнется, значит, жива.

Гейл постаралась сделать вид, что ее это не очень-то интересует, однако взгляд был явно тревожный.

— Что с ней? Наверное, все из-за этих чертовых таблеток. Я знала, что-то такое произойдет. Нет безопасной таблетки для похудения, и никогда не будет.

— А мы не думаем, что тут дело в таблетках.

Она не сказала, что Эмма больше не принимает препарат. Марина и сама слишком глубоко запуталась во вранье Дэвида, чтобы предавать его.

— Это единственный участник эксперимента, который настолько плох. У нее нет аппетита.

— И насколько же она плоха?