Большие девочки не плачут - Франческа Клементис

Марина озадаченно смотрела на нее.

— Гейл, я читала эту историю миллион раз. Бедная, умная, никем не понятая девушка возвышается без чьей-либо поддержки над убогой средой и становится микрохирургом, премьер-министром или еще кем-нибудь в этом же духе. Это называется иметь твердый характер.

Гейл не обратила внимания на то, что ее перебили.

— И они отдали ее в приют.

Марина ужаснулась. Гейл была рада, что наконец-то дождалась реакции, на которую рассчитывала.

— Да-да. Отдали в приют. И не потому, что надеялись, что там ей будет лучше, а чтобы наказать ее. Несколько минут назад ты спросила меня, не обращались ли с ней родители жестоко.

— И ты сказала, что нет.

— Это так. С ней обращались жестоко ее приемные родители.

Марине не хотелось это слышать. Она хотела понять Эмму, но слышать вещи, о которых ей неприятно думать, она не желала. Она так и не выработала в себе надежный механизм, который позволял бы ей переваривать неудобную правду. Вместо прежней чрезвычайно эффективной манеры усваивать пищу. Придется напиться, мрачно подумала она, осушая стакан и одновременно ловя взгляд официанта, чтобы сделать новый заказ.

В первой семье с ней обращались, как с рабыней. Это было нечто из фильма «Вверх-вниз». Она драила полы, стирала вручную белье для всех членов семьи, латала штаны, да-да, латала. И оказалась в больнице. Приемные родители не заметили, что она перестала есть. Она говорила, что покончит с собой, если ее снова отправят в этот дом.

В следующей семье крут замкнулся. Мать не обращала на нее внимания, а отец систематически подвергал ее полному набору запротоколированных оскорблений. Днем он ее бил, ночью насиловал. Она оставалась там до шестнадцати лет, решив, что заслуживает такого обращения, поскольку отдалилась от своей семьи. Сделай она над собой еще одно усилие, чтобы остаться с ними, и она была бы дома и наслаждалась бы счастливой, посредственной жизнью, без мучений.

Марину этот рассказ шокировал. То, что Эмма победила свое трагическое прошлое и получила признание как классная журналистка, восхищало ее. Но тут ей пришло в голову — Эмма вовсе и не победила свое прошлое. Ее прошлое было знаменем победы, которое реяло перед ее испуганными глазами всякий раз, когда она осмеливалась подумать, что ушла от него. «От меня тебе не убежать, ты, неряшливая толстушка, я знаю тебя, видел таких», — было начертано на нем большими жирными красными буквами.

— Она когда-нибудь встречалась со своей семьей? Со своей настоящей семьей.

— О да, это самое смешное во всей истории. Пока ее опекали, она виделась со своей семьей каждую неделю. Ела все, что перед ней ставили, чтобы угодить родителям, потом возвращалась к приемным родителям и, чтобы угодить себе, делала так, чтобы ее стошнило.

Когда ей исполнилось шестнадцать и она наконец освободилась от опекунства, то поступила в колледж, заимела свою квартиру, но продолжала каждую неделю бывать в семье.

Представь себе такую сцену. Эмма, вся такая красивая, умная и не от мира сего, сидит в своих вельветовых джинсах, глаза подкрашены. Среди своих единокровных братьев и сестер. Все четверо закончили школу в шестнадцать лет без единой пятерки. У всех грубые черты лица, любезно завещанные им родителями, заварившими это невкусное генетическое варево. Они сидят себе и курят одну за другой, рыгают и ненавидят ее за то, что она лучше их.

— А о чем они говорят? — спросила Марина.

— Эмма рассказывает им о своей жизни. Показывает свои статьи в глянцевых журналах. Она знает, что они ненавидят ее еще больше за успехи, но ничего не может поделать. Она приносит им ненужные подарки, которые они потом перепродают на распродаже. Она хочет, чтобы ее либо приняли в семью, либо отвергли, но у них попросту не хватает слов, чтобы выразить свое отношение к ней.

Какое-то время обе сидели молча, думая о том, есть ли что-то такое, что они могли бы сделать, помешав тем самым Эмме разрушать себя, тогда как внешние обстоятельства обещали именно такой конец.

Принесли еду. Марина взглянула на тарелку, содержимое которой отливало маслом, и снова ощутила тошноту. Она бросила завистливый взгляд на рыбу и овощи Гейл, которые излучали свежесть.

Прежде чем взять нож и вилку, она несколько раз глубоко вздохнула. Дабы отложить неминуемое еще на несколько секунд, она повернулась и посмотрела на других посетителей. Она завела эту привычку, потому что теперь регулярно обедала и ужинала с Терезой. Они придумывали необычные истории про окружавших их незнакомых людей.

Правда, не все они были незнакомыми. В кабинке в глубине ресторана сидели два человека, которые вели себя так, что было очевидно — это не просто хорошие друзья. Она узнала мужчину, хотя видела его только два раза. Это был Род, муж Терезы, такой большой, с рыжей бородой. Ни с кем не спутаешь.

Поначалу она решила, что Тереза пришла с ним. Она подняла было руку, но тотчас опустила ее на стол.

Это была не Тереза, но выглядела точно как Тереза. Или, лучше сказать, выглядела в точности как Тереза полугодовой давности. Ведь теперь Тереза была высокой стройной сильфидой, одевавшейся так, чтобы играть на все возраставшей схожести с юной Одри Хепберн[36]. Свою хрупкую конституцию она подчеркивала платьями с высокой талией, узкими юбками и брюками.

Но нет, эта сотрапезница Рода была совсем не такая. Да, высокая, но плотная, тогда как Тереза теперь была худощавая. Там, где у Терезы были кости, у нее — изгибы, и еще у нее была улыбка и грудь, тогда как у Терезы — гримаса тревоги и грудная клетка.

Но во всех прочих отношениях Род обманывал Терезу с ее точно сошедшим с фотографии двойником. Марина быстро отвернулась. Да разве Тереза сможет когда-нибудь примириться с тем, что сбросила весь свой лишний вес ради Рода и сделала это только для того, чтобы узнать, что он говорил правду — что всегда любил больших женщин?

— Ну и что будем делать с Эммой? — спросила Гейл.

Марина подумала об Эмме, как та сидит дома и голодает до смерти. Она подумала о Терезе, которая сбросила вес непонятно ради чего. Она подумала о Гейл, которая так близко к сердцу принимает ситуацию, в которой оказалась ее подруга, но так слепа к своим проблемам. Она подумала о Сюзи, которая, подобно Алисе из Страны чудес, выпила не из той бутылки и теперь неудержимо увеличивается в размерах. Она подумала о себе. Вот-вот у нее отнимут спасательный жилет в виде оксиметабулина. Что делать с нами со всеми? — подумала она.

— Мне нравятся женщины не только красивые, но и умные, — промурлыкал Дэвид полуголой простушке, сидевшей перед его компьютером.

Ее звали Джейн, и она была абсолютно заурядна. У нее не было ни единой черты, которая говорила бы о том, что Джейн безобразна или, напротив, красива. В детстве она, может, и была милой девочкой, какими бывают многие девочки до пяти лет. Но потом все выросло и определилось, упорно отказываясь составить те пропорции, на которые так часто указывают псевдоученые, представляя математическую формулу красоты.