Игнатий Лойола - Анна Ветлугина

— Но если выяснится, что ты неправильно проповедуешь, тебя сожгут, — предостерёг печатник.

— А если расследуют неправильно и это выяснится, их самих сожгут, — отмахнулся Лойола, — пойду я всё-таки посмотрю на них.

Его вызвали раньше, причём вместе с четырьмя товарищами, но вместо инквизиторов их принял викарий епископа Толедского, по имени Фигероа.

— Ваш образ жизни тщательно изучили, но не обнаружили никакой ошибки, — объявил он. — Вы можете продолжать беспрепятственно ваши встречи и разговоры. Только измените свой внешний вид.

— В каком смысле изменить? — не понял Иниго. — Ваше преподобие имеет в виду парики или, может, накладные бороды?

— Вы не являетесь монашествующими, — бесстрастно заметил Фигероа, — а носите одинаковую одежду. — Он указал на спутников Лойолы. Все они, не исключая своего наставника, носили серые балахоны, полученные в приюте Богоматери Милосердной. — Смените её, если нетрудно.

— Хм. Если нетрудно! Это трудно, я даже бы сказал, невозможно. Мы — бедные студенты, питаемся милостыней. Кто нам купит новую одежду? Может, ваше преподобие?

Викарий задумался, оглядывая их.

— А вы не покупайте. Покрасьте то, что есть. Вы и вот этот ваш товарищ, например, в чёрный цвет, те двое — в коричневый, а мальчик (он указал на самого младшего из них) пусть останется, как есть.

— Хорошо, — согласился Иниго. — Насколько я понял, ереси в нас не обнаружили.

— Разумеется, — сказал викарий уже более холодно. — Вы заметите, если её совершите. Вас тут же сожгут.

— Вас тоже сожгут, — пообещал Лойола, — если совершите что-нибудь... такое...

...Они продолжали проповедовать, а также ухаживали за больными, одинокими и обездоленными... Всё больше людей собиралось вокруг Иниго, среди них попадались и местные аристократы, а особенно — аристократки.

Две богатые вдовушки — мать и дочь — пользовались известностью в Алькале. Они рьяно взялись за очищение души, не скупясь на подарки и заботу для нищих, но этого им показалось мало.

Как-то на рассвете Иниго, до сих пор живущего в приюте Богоматери Милосердной, разбудил тихий стук в дверь.

На ходу просыпаясь, он накинул перекрашенный балахон и пошёл открывать. На пороге стояли две фигуры, с головой закутанные в покрывало.

— Благословите нас, Иниго! — послышался умоляющий шёпот.

— Я не священник, — он отчаянно боролся с зевотой. — А что вы собрались сделать?

— Всё давно решено! — дочь, скинув с головы покрывало, обратила на него прекрасные глаза, горящие страстью и преданностью. — Мы бросаем всё и идём! Да, мама?

— Да! Да! — зашептала мать не менее страстно.

Зевота Иниго мгновенно прошла.

— Куда идёте?

— Пешком! Поклоняться, как вы! — воскликнула дочь уже не шёпотом, рискуя разбудить бездомных в соседних комнатах.

— Как вы, как вы... — восторженным эхом отозвалась мать.

— В Иерусалим? С ума сошли? — Иниго вдруг понял своего брата Мартина, пытавшегося удерживать его. — Даже не думайте!

— Нет-нет, мы всего лишь слабые женщины, нам не дойти! — сокрушённо вздохнула дочь.

«Слава богу», — подумал он.

— Мы идём в Андалусию, в места святой Вероники Хаэнской, — закончила молодая вдовушка.

— Не ходите, вы не дойдёте, — резко сказал Лойола, — вы слишком хороши собой. В пути, знаете ли...

— Нас охранит Бог! — торжественно произнесла мать.

Он кусал губы, думая, как остановить этих новоявленных праведниц. Если с ними что-нибудь случится — это ляжет на его совесть тяжким гнетом.

— Я вынужден буду сообщить вашим родственникам... начал он, но женщины посмотрели на него с такой смертельной обидой...

— Это нечестно, — сказала дочь. — Зачем пробуждать огонь в душах, если потом гасить его?

— Идите, — вздохнул он, — да благословит вас Бог.

Так тяжело у него на душе не было уже давно, пожалуй, с момента неудачного выступления на теологическом диспуте в Венеции.

Через несколько дней к нему пришёл альгвасил и со словами: «Пойдёмте-ка со мной ненадолго» отвёл в тюрьму.

Там он просидел чуть ли не месяц, но никто и не думал допрашивать его. Зато многочисленные последователи рвались навещать заключённого, и у тюрьмы образовалась очередь. К нему приходили университетские сокурсники и профессора, а четыре верных товарища умоляли посадить их вместе с наставником. Особенно рвался в тюрьму Каликсто, первым примкнувший к Лойоле. Он был высоченного роста и с большими кулаками, чем повергал тюремщиков в беспокойство.

По прошествии восемнадцати дней с момента заключения арестанта повели на допрос, проводимый всё тем же викарием Фигероа.

— Скажите, вам известны Мария дель Ваде и Луиза Гонзалес? (Так звали восторженных беглянок).

Лойола ответил утвердительно.

— А вам известно, где они находятся?

Иниго покачал головой.

— Очень жаль. Вам вменяется в вину их исчезновение. Полагают, именно вы подстрекали их покинуть дом.

— У меня нет доказательств, но, видит Бог, я всячески отговаривал их от этого.

— Ага. Значит, вам были известны их планы. Вы сами признались в этом.

— Вы не инквизитор и не судья, — сказал Иниго, — что вы хотите от меня?

— А вот посмотрим! — загадочно сказал Фигероа, и Иниго снова увели.

На следующий день викарий сам пришёл к заключённому и объявил: пропавшие дамы вернулись. По их словам, Иниго их действительно к побегу не подстрекал, а всячески отговаривал. Значит, обвинение в этом злодеянии с него снято.

— В этом? А разве есть другое? — поинтересовался заключённый.

— Вы все практикуете теологию, не окончив университета, и потом... инквизицию не устраивает ваш внешний вид.

— И что же не так в моём виде? — возмутился Лойола. — Мы с товарищами перекрасились сразу после ваших слов.

— Обуйтесь. Нельзя ходить босиком, — мрачно объяснил викарий. Иниго язвительно посоветовал:

— Вы уж сразу скажите, может, ещё как-нибудь доработать костюм? Причёсочки, может, какие-нибудь особенные?

— Идите, — прервал его викарий, — вы свободны.

Едва покинув тюрьму, Лойола в бешенстве пустился на поиски епископа Толедского, начальника этого Фигероа.

Как он и подозревал, епископ не особенно вдавался в суть расследований своего подчинённого. Сам он отличался свободолюбивым нравом и даже уважал Эразма Роттердамского — и за многотомные учёные труды, и за сатирические «безделки», вроде «Похвалы глупости».

Иниго обрадовался, увидев перед собой священника, умеющего выслушать с пониманием. В последнее время ему не везло на таких. Почти со слезами он просил епископа дать ему совет, как поступить со сложившейся в Алькале ситуацией.