Я выбираю свободу! - Дарья Кузнецова

— И это у меня спрашивает боевой офицер? «Ошибка командира», знакомо? Пойдем, хватит себя грызть, тебе еще у Мельхиора нужно попросить прощения, — подбодрила я его, поднимаясь на ноги. Я была вполне готова проявить участие, обнять, сказать несколько тысяч слов в его оправдание… вот только понимала, что такая жалость ему не нужна, и вызовет она в лучшем случае отвращение. Сейчас нужно было встряхнуть, отвлечь, расшевелить — и только потом уже думать и решать, как можно ему по-настоящему помочь. — По-моему, твои угрозы «убить кого-нибудь еще» он отнес на свой счет и решил, что ты его прикончишь на том же самом месте.

— С Милем… да, нехорошо получилось, — проговорил стихийник. Резко тряхнул головой, будто пытался таким образом избавиться от лишних мыслей, и рывком встал. — Тилль, но ведь…

— Никому не станет лучше, если ты вдруг возьмешь вину на себя, — проворчала я. — В конце концов, не спеши паниковать: во-первых, еще неизвестно, какое ей там полагается наказание, а во-вторых, сказано же, есть кто-то еще. Может, там на самом деле все не настолько трагично и окажется, что их просто ловко обработали. В чем я, кстати, почти не сомневаюсь. И уж точно уверена, что за всем этим стоит не ее мать.

— Все-таки… — начал он, привлекая меня к себе в объятия, но я вновь перебила, осторожно погладив его по щеке и накрыв большим пальцем губы.

— Фель, я… это просто непредвзятый взгляд со стороны. Может быть, я не могу понять всю глубину твоей боли, но зато могу смотреть беспристрастно. И поэтому скажу: ты не настолько ужасен, как тебе самому кажется. Да, ошибся, поступил плохо. Но ты ведь это понимаешь, искренне сожалеешь о своем поступке и изменил бы все, появись у тебя такая возможность. И, мне кажется, ты вполне заслуживаешь шанса на прощение. Можешь не верить, можешь возражать, но все-таки подумай о том, что я сейчас скажу: тебе стоит набраться решимости и поговорить с ней. Очень может быть, заглянув ей в глаза, ты увидишь совсем не то, что ожидаешь.

Бельфенор слушал внимательно, чуть хмурясь, а взгляд был напряженным, но главное, уже не таким безжизненным, как раньше. Может, банально взял себя в руки, а, может, ему стало легче просто оттого, что часть боли выплеснулась наружу. Когда я договорила, он медленно кивнул и, тихо шепнув «спасибо!», осторожно коснулся губами моих губ. После чего, отстранившись, с бледной неуверенной улыбкой уточнил:

— Тилль, а скажи мне, когда ты научилась читать мысли?

— Какие мысли? — недоуменно нахмурилась я.

— Мои. Я сейчас, по-моему, ни одной фразы до конца не договорил, — насмешливо пояснил он.

— Было бы что читать, — машинально и для порядка проворчала я, а сама — всерьез растерялась.

Читала или нет, а ведь я в самом деле знала, что именно спросит Фель дальше. Сейчас это ощущение пропало, но минуту назад я, кажется, слышала его слова до того, как они прозвучат. В самом деле походило на ментальную магию, которой я сроду никогда не владела. Или — на что-то еще, думать о чем очень не хотелось. Было боязно, потому что в глубине души я знала ответ на вопросы «как?» и «почему?», но вытащить на поверхность пока не была готова. Поэтому предпочла просто сбежать от опасной темы.

— Пойдем. Надо найти Миля и поговорить с ним.

А потом надо сходить в госпиталь, отпроситься на половину дня и спокойно все обдумать в тишине и одиночестве, когда никто не стоит над душой, не торопит, не обнимает и не смотрит так, что все здравые мысли разом куда-то улетучиваются.

Бельфенор

Полный ненависти взгляд девочки… Это было похоже на удар. Тяжелый сокрушительный удар в грудь, выбивший весь воздух, раздробивший грудину и ребра. Самый страшный ночной кошмар, терзавший меня больше половины жизни, трусливо загнанный в самые глубины подсознательного, вдруг воплотился в реальности. Этот взгляд, кажется, вывернул меня наизнанку, растоптал, смешал в кучу прошлое, настоящее, возможное и невозможное. Пламя внутри взревело, взметнулось, едва не выплеснулось наружу — от боли, от отчаяния, от бессильной злобы на самого себя.

В первые мгновения я совершенно не понимал, что происходит. Только выработанный с детства рефлекс не терять в экстремальной ситуации контроля над даром заставил призвать стихию к порядку. Сжал зубы и заставил огонь утихнуть — и тот побитой собакой забился в глубину ауры и сознания, туда, откуда выползли на поверхность застарелые страхи.

Когда до шокированного и смятенного разума дошло, кто и почему сидит передо мной… Первая пришедшая в голову мысль показалась единственно верной. Я должен был хоть так все исправить. Как угодно, лишь бы не допустить в очередной раз повторения того же, через что уже проходил!

Это казалось настолько очевидным, что все протесты Мельхиора даже не задержались в голове. Показалось, что он издевается: ну не мог же он в самом деле не понимать, что так будет лучше для всех? Все получат идеально подходящего на эту роль убийцу, девочка будет жить, а я… может быть, хоть тогда я наконец-то смогу уйти и избавиться от этих мыслей, чувств и памяти?!

Не знаю, чем бы все закончилось, если бы не вмешалась Тилль. С меня вполне сталось бы действительно убить Миля, разнести все это здание, выпустив на волю всю силу, попросту отбросив самоконтроль. Но прикосновения тонких пальцев, тихий голос… почему-то я просто не мог не подчиниться, не мог сопротивляться, да что там — даже мысли о протесте не возникло!

Бороться с ней я не мог, да, зато мог попытаться убедить. Оказывается, я очень хорошо помнил усталое презрение в ее глазах в самую первую нашу встречу, и казалось — не так уж сложно вызвать его вновь. Откуда-то я точно знал, что презрение, отвращение, ненависть в глубоких фиолетовых глазах раздавят меня окончательно, и сейчас отчаянно желал, чтобы это наконец случилось. Иной реакции на собственные слова я даже не предполагал. Я сам себя за это ненавидел и презирал, так могла ли эта пылкая порывистая женщина ответить чем-то иным?

Ответила. Я даже поначалу не поверил — решил, происходящее мне снится или грезится наяву. И слезы, и обхватившие мою голову тонкие ладони, и торопливый стук сердца под ее щекой…

Слова Тилль окончательно поставили меня в тупик, а пристальный внимательный взгляд добавил растерянности. Она в самом деле не сердилась, не считала меня чудовищем, не испытывала отвращения. Более того, она сочувствовала мне! Причем сочувствовала не из девичьего всепрощающего мягкосердечия, а сдержанно, рассудительно, вполне осознанно и даже аргументированно. И мне было совершенно нечего ей возразить, потому что все кажущиеся очевидными утверждения она легко опровергала и полагала глупостями. Осталось только смириться, взять себя в руки, в очередной раз загнать лишние эмоции в дальний угол.

Долгие годы обучения помогают нам научиться смирять собственные чувства и порывы. Некоторым это ввиду характера дается легче, для некоторых последствия срыва не носят разрушительного характера, некоторым удается полностью разграничить собственные эмоции и магию. Последнее чаще всего случается с магами короткоживущих видов — наверное, природный защитный механизм. Мне в свое время пришлось приложить массу усилий, чтобы взрывной характер типичного огненного мага перестал осложнять жизнь, так что в особо тяжелых случаях взрывались только эмоции, а не строения вокруг. И измениться, да. В детстве я мало походил на себя нынешнего.