Невинная - Дэвид Бальдаччи

– А я-то тут при чем?

– Откройте дверь.

Тот с натугой открыл тяжелую дверь. На нем были черные брюки и белая рубашка с рукавами, закатанными до локтей. Над его мокасинами виднелась розовая кожа.

Войдя, Роби закрыл за собой дверь.

– Так чего же вы хотите? – снова спросил тот.

– Насчет автобуса, что взорвался через улицу.

– А что насчет него?

– У вас есть камера наблюдения.

– Верно, и что?

– ФБР уже наведывалось к вам по ее поводу?

– Нет.

– Я намерен конфисковать пленку, DVD или что вы там используете для хранения изображения, регистрируемого камерой.

– То бишь ничего.

– Что?

– Эта камера уже год как не пашет. Как по-вашему, с какой стати мне пришлось подойти к окну, чтобы поглядеть, кто у двери, умник?

– Так зачем она висит?

– Как обманка, зачем же еще? Район тут не самый безопасный.

– Мне все равно нужно убедиться лично.

– Почему?

– Умники любят прикрывать тылы.

Впрочем, выяснилось, что владелец говорил правду. Очевидно, система была сломана давным-давно, и, осмотрев камеру, Роби обнаружил, что кабель, идущий от нее в здание, даже не подключен.

Выйдя, Уилл продолжил обход. И почти добрался до конца мысленно обозначенного сектора, когда увидел бомжа, в ночь взрыва автобуса плясавшего вокруг, выкрикивая, что хочет зефирок, чтобы поджарить их на костре из металла и человеческой плоти. Похоже, его самого и его бездомных коллег выдворили с места преступления, и они сгрудились по ту сторону полицейских заграждений. Их было трое; каждый держал свой мешок для мусора, набитый наверняка всем их мирским достоянием.

Судя по виду, бомж живет на улицах уже давно – одежда и тело заросли грязью, длинные ногти с черной каймой, гнилые зубы. Роби заметил, что репортеры держатся от троицы на пушечный выстрел. Интересно, пришло ли в голову хоть одному из журналистов, что обитатели улиц могли в ту ночь видеть что-нибудь? А даже если б и пришло, сомнительно, чтобы репортеры добились особого успеха в извлечении из них сколько-нибудь полезной информации.

А затем Роби задался вопросом, пыталось ли опросить их ФБР. Люди Вэнс могли даже не догадываться, что бездомные были здесь в ту ночь. Не знать, что те могут обладать ценными сведениями. А заодно – информацией, губительной для него.

Уилл выбрался за полицейское ограждение, и тотчас же его накрыло лавиной репортеров. Не глядя ни на кого из них, даже не пытаясь ответить на выкрикиваемые вопросы, Роби отталкивал от лица микрофоны и блокноты, продолжая протискиваться сквозь толпу, пока не добрался до троих бродяг.

– Голодны? – спросил он у них.

Любитель зефирок с очумелым взором, словно разум покинул его давным-давно, кивнул и хохотнул:

– Завсегда голодны!

«Ну, хотя бы понимает по-человечески», – утешился Роби. Смерил взглядом двоих других. Одна из них оказалась женщиной – малорослой, закопченной, почерневшей от уличной гари. Ее мусорный мешок пузырился одеялами и каким-то выброшенным хламом, нашедшим у нее вторую жизнь. Ей могло быть и двадцать, и пятьдесят – под такими наслоениями грязи и не разберешь.

– Вы голодны?

Бомжиха просто смотрела на Роби. В отличие от Зефирчика, она по-английски, очевидно, не понимала.

Уилл отвел их подальше от моря репортеров и только тогда поглядел на третью особу. Та выглядела более многообещающе. Лет сорока, и годы бродяжничества еще не въелись в нее, оставив свой отпечаток. Во взгляде читались и ум, и страх. Роби пришло в голову, что она могла принадлежать к рабочему или среднему классу, но недавний экономический кризис вычеркнул ее и из того, и другого.

– Могу я предложить вам чего-нибудь поесть?

Она попятилась на шаг, сжимая свою брезентовую сумку, украшенную монограммой. Вот и еще намек на ее прошлое. Давние бродяги подобными сумками не владеют. Те или сгнили за годы, или украдены.

Она покачала головой. Роби понял ее тревогу. И следующим делом решил подтвердить свои подозрения на ее счет.

Достав бляху, он поднял ее на обозрение.

– Я – федеральный агент.

Женщина подошла ближе с видом явного облегчения на лице. Ухмылка Зефирчика померкла. Вторая женщина просто стояла, где стояла, взирая на реальность, явно выходящую за рамки ее понимания.

Роби получил свой ответ. Недавние бездомные еще уважают власти. Правду говоря, они алчут закона и порядка, с которыми недавно расстались ради анархии, поджидающей их на мостовой. А люди, живущие на улицах давно, годами выслушивающие приказы проваливать, уносить свои задницы, убирать свое дерьмо, катиться отсюда к чертям, потому что здесь им не рады, пиетета к представителям власти не питают. Значков они боятся и ненавидят их.

– Вон там есть кафе, – сказал Роби Зефирчику. – Я схожу туда за едой и принесу. Для нее тоже, – добавил он, указав на женщину, таращившуюся в пустоту. – Дождетесь моего возвращения?

Зефирчик медленно кивнул, глядя на него с подозрением. Выудив из кармана десятидолларовую банкноту, Роби вручил ее тому в качестве залога.

– Хотите кофе, сэндвич?

– Ага, – буркнул Зефирчик.

– А она? – Роби указал на вторую женщину.

– Ага, – снова буркнул тот.

Уилл повернулся к третьей бездомной.

– Не прогуляетесь со мной до кафе? И не подождете, пока я возьму им еду?

– Я в беде? – спросила она. Вот теперь у нее в голосе прозвучали интонации давней бродяжки.

– Нет, ничуть. Вы были здесь в ночь взрыва автобуса?

– Я, – хлопнул себя в грудь Зефирчик.

Роби чуть было не ляпнул: «Знаю», но вовремя прикусил язык. На самом деле Зефирчик уже начал внушать ему опасения. Изъясняется он как вполне здравомыслящий.

«А если он вспомнит, что видел меня?»

– Другие агенты с вами не разговаривали? – спросил Роби, глядя на всех троих.

Зефирчик отвел взгляд, заслышав звук сирены. Оскалил зубы, будто вот-вот зарычит. И вдруг стал подвывать сиренам.

– Мы все там были, – сообщила вторая женщина. – Но когда это случилось, мы ушли. Полиция вряд ли догадывается, что мы что-то видели.

– Как вас зовут? – Роби сосредоточил внимание на ней.

– Диана.

– А фамилия?

Ее черты снова исказились страхом.

– Диана, – негромко произнес Роби, – вас не ждут никакие неприятности, клянусь. Мы просто пытаемся узнать, кто взорвал автобус, и я хотел бы задать вам несколько вопросов, вот и всё.

– Моя фамилия Джордисон.