Александр I - Анри Труайя

В Петербурге тысячи беженцев из Москвы и разоренных губерний рассказывают, расцвечивая подробностями, о преступлениях захватчика. Всей империи ясно: цель Наполеона – уничтожить Россию, ее мощь, ее традиции, ее религию. К своему ужасу узнают, что французы осквернили церкви, превратив их в конюшни. Даже кроткая императрица Елизавета пишет матери: «Орды варваров расположились на развалинах прекрасного города. Впрочем, они так вели себя повсюду. Наш народ предпочитает предавать огню все, что ему дорого, лишь бы ничего не досталось врагу, а великая нация (т. е. французы. – А. Т.) продолжает опустошать, грабить, разрушать, пока есть что уничтожать. Наши войска стоят вокруг Москвы и на дорогах, по которым пришел враг, и начинают уже нападать на его коммуникации. Вступив в Москву, Наполеон не нашел там ничего, на что надеялся. Он рассчитывал найти общество, но его не было, все ее покинули; он рассчитывал на ее запасы, но не нашел почти ничего; он рассчитывал деморализовать нацию, подорвать ее мужество, ввергнуть ее в уныние, но возбудил лишь ярость и жажду мщения». И далее: «Каждый шаг, который Наполеон делает по русской земле, приближает его к краю пропасти. Посмотрим, как он перенесет русскую зиму!» Молодой чиновник Александр Тургенев предвидит после нынешнего кошмара будущий апофеоз. «Москва снова возникнет из пепла, – пишет он своему другу Вяземскому, – а в чувстве мщения найдем мы источник славы и будущего нашего величия. Ее развалины будут для нас залогом нашего искупления, нравственного и политического; а зарево Москвы, Смоленска и пр. рано или поздно осветит нам путь к Парижу».

Ненависть к оккупантам сплачивает всю страну. Гурманы отказываются пить французское вино. Кормилицы пугают детей французским императором, «колдуном Аполиеном», который ведет армию «колченогих чудищ с раскрытой пастью и скрюченным клювом». В светском обществе самым модным развлечением становится изобретение разного рода казней Наполеону. Каждый исходит из своих садистских наклонностей. На одном из приемов будущая графиня Шуазель-Гуффье снискала успех фразой: «Пусть Наполеон утонет в слезах, пролившихся по его вине». Многие города в провинции переполнены беженцами, ютящимися в тесных, почти лишенных мебели комнатах. Привыкшие к достатку и комфорту, теперь они бедствуют. Но русское гостеприимство безгранично. Те, кому удалось спасти хоть немного денег, устраивают обеды и балы для своих обнищавших соотечественников. На балах барышни во французских туалетах отплясывают французскую кадриль и по-французски проклинают врагов своей родины. Больше всего «эмигрантов», как они сами себя называют, съехалось в Нижний Новгород. «У Архаровых собирается вся Москва, или, лучше сказать, все бедняки: кто без дома, кто без деревни, кто без куска хлеба… Все жалуются и бранят французов по-французски, а патриотизм заключается в словах: point de paix!»[37]

Молодежь записывается добровольцами в ополчение: стыдно отсиживаться в тылу, если можешь держать в руках оружие. Крестьяне вооружаются самодельными пиками, серпами, топорами и создают отряды, которые ведут в бой неизвестно откуда взявшиеся вожди. Крестьянские и партизанские отряды под командованием Дениса Давыдова, Ермолая Четвертакова нападают на вражеских фуражеров и мародеров, рыскающих вокруг Москвы в поисках провианта.

Раздраженный действиями этих франтиреров, Наполеон подумывает, не поднять ли сельское население, объявив отмену крепостного права, но быстро отказывается от этого проекта, опасаясь смуты, которая не преминет последовать за подобной мерой. К тому же он не хочет ссориться с русскими помещиками, которые, надеется он, в конце концов вынудят царя к заключению мира. На самом деле, освобождение на европейский лад нисколько не ослабило бы ненависти русского мужика к захватчику, проклятому царем и церковью. По глубинной сути своей натуры русский человек не в силах перенести, чтобы чужая пята попирала его родную землю. Русский предпочтет страдать по воле своего русского барина, чем быть освобожденным по воле чужеземного завоевателя. «Рабство, – замечает Жозеф де Местр, – вовсе не исключает любви к отечеству». А Наполеону кажется, что Россия – это вторая, северная Испания, гигантская, варварская, азиатская.

Что до Александра, то он с изумлением открывает, что в его стране существует народное мнение. Как произошло, что темный русский народ, лишенный возможности высказывать свое суждение о государственных делах, сумел в исключительных обстоятельствах убедить царя в своей поддержке и, может быть, даже диктовать ему образ действий? Случилось чудо: произошел стихийный и как бы нелегальный тайный плебисцит, где не было бюллетеней для голосования, а были слова надежды, передававшиеся из уст в уста. Впервые самодержец, вершивший судьбы империи, никогда не обращаясь к нации, ощущает, что его увлекает за собой непреодолимое народное воодушевление. Голос подданных заглушает голоса министров. С чувством, в котором счастье смешивается с тревогой, Александр сознает, что из императора России он превращается в императора русских.

Кутузов, укрепившись в Тарутинском лагере, ждет своего часа. Что предпримут французы? Останутся зимовать в Москве? Двинутся на Петербург или же отступят к Смоленской дороге? Фельдмаршал старается предусмотреть все возможности и объявляет рекрутский набор: 180 тысяч рекрутов. Вскоре в его распоряжении уже 80 тысяч пехотинцев и 35 тысяч хорошо экипированных кавалеристов и, кроме того, 200-тысячное ополчение, окружившее Москву со всех сторон. Артиллерийский парк возрастает до 216 орудий. Однако Кутузов по-прежнему остается глух к назойливым приставаниям английского генерала Вильсона, которому не терпится разделаться с Наполеоном. «Все это и без меня развалится», – невозмутимо отвечает Кутузов. Ростопчин, злейший враг фельдмаршала, обвиняет его в бездействии и пишет Александру: «Кутузов старая баба, сплетница, которая потеряла голову и думает, что сделает что-нибудь, ничего не делая», и советует императору «отозвать этого старого болвана и пошлого царедворца».

Александр недалек от того, чтобы разделить досаду Ростопчина, но знает, как любит Кутузова армия, и не решается отстранить его от командования. Тем временем он получает письмо от Наполеона, датированное 8/20 сентября 1812 года в котором улавливает скрытое проявление слабости:

«Моему брату, императору Александру. Прекрасный и великолепный город Москва более не существует. Ростопчин сжег его. Четыреста поджигателей арестованы на месте преступления. Все они признались, что поджигали дома по приказу губернатора и начальника полиции; они расстреляны… Я веду войну против Вашего Величества без враждебного чувства: одна записка от Вашего Величества, до или после последнего сражения, остановила бы мой поход, и я бы даже мог пожертвовать выгодой занятия Москвы. Если у Вашего Величества сохранились еще какие-нибудь чувства, которые Вы прежде питали по отношению ко мне, то Вы хорошо примете это письмо».

Царь не соблаговолил ответить. Узнав о пожаре Москвы, он плакал. Читая послание Наполеона, он удовлетворенно улыбается. Сообщая Бернадотту о письме «Бонапарта», он называет его хвастуном. Совершенно очевидно: Наполеон понимает, как опасно зимовать в чужом разоренном городе, лишенном припасов, с вышедшей из повиновения армией – последствие длительного бездействия и праздности. Настал момент нанести ему смертельный удар. Но Кутузов по-прежнему медлит. 23 сентября/5 октября он даже принимает в Тарутинском лагере Лористона, посланного Наполеоном для «дружеских переговоров». «Неужели эта небывалая, эта неслыханная война будет длиться вечно? – спрашивает Лористон. – Император искренне желает положить конец распре между двумя великими и великодушными народами и прекратить ее навсегда». «У меня нет никаких инструкций на этот счет, – отвечает Кутузов. – При отправлении меня в армию само слово „мир“ ни разу не было произнесено. Я бы навлек на себя проклятие потомства, если бы сделал первый шаг к соглашению, ибо таков сейчас образ мыслей нашего народа. Эта война для народа то же, что нашествие татар Чингизхана». – «Однако есть же разница!» – восклицает задетый за живое Лористон. «Русский народ не видит никакой», – отвечает Кутузов. Тем не менее Лористон просит выдать ему пропуск на проезд в Петербург с целью вступить в переговоры. Кутузов не особенно его обнадеживает, но обещает доложить обо всем Его Величеству. Прочитав его донесение, Александр выходит из себя: как осмелился фельдмаршал принять посланца Наполеона? «Все сведения, от меня к Вам доходящие, – гневно пишет он Кутузову, – и все предначертания мои, в указах на имя Ваше изъясняемые, одним словом, все убеждает Вас в твердой моей решимости, что в настоящее время никакие предложения неприятеля не побудят меня прервать брань и тем ослабить священную обязанность: отомстить за оскорбленное отечество».