Колдовство любви - Аннет Клоу

Кровь отхлынула от лица Антонио, но он устоял, справившись с болью, и, не останавливаясь, продолжил наносить удары, умело владея мечом, и через несколько мгновений выбил из рук противника щит.

Лишившись защиты, граф не остановил боя. Вместо этого он решительно бросился вперед и нанес новый удар по руке Антонио. Кровь обоих противников увлажнила землю.

— Довольно! — оттолкнув Доминику, застывшую в испуге, Лали метнулась к епископу. — Вы должны остановить это! — потребовала она, не обращая внимания на окружающих. — Как можно смотреть на убийство?!

— Нельзя запретить мужчинам решать спор в честном поединке, — совершенно спокойно произнес епископ. — Сядь на место, девочка. Ты мешаешь мне смотреть.

— Смотреть?! — ужаснулась Лали. — И это говорит служитель Бога?

Монна, вскочив с места, ухватила падчерицу за пояс и оттащила в сторону.

— Ты с ума сошла! — горячо зашептала она, не переставая бросать тревожные взгляды на сражающихся. — Если не уймешься, я прикажу увести тебя отсюда.

— Ты хуже всех! Они сражаются из-за тебя, а ты этим наслаждаешься!

— Опомнись! — во взгляде мачехи застыло страдание. — Я здесь ни при чем!

— Разумеется, — Лали высвободилась из ее цепких рук и отступила назад. — Они сражаются из-за одной особы, которая изменила данному слову и вышла за другого.

— Я вышла замуж по любви! Я не виновата, что Антонио не захотел понять меня!

— Даже если так, то почему бы вам, синьора, не остановить этих сумасшедших?

— Это невозможно! — Монна обреченно рухнула на скамью и полными слез глазами впилась взглядом в поединщиков.

Но Лали не могла себя сдерживать и, забыв обо всем, бросилась туда, где в любой момент один из дорогих ей людей мог упасть, чтобы уже никогда не встать. Крики Доминики и Монны утонули в гвалте возбужденных голосов.

Она опомнилась, когда чьи-то руки с силой встряхнули ее за плечи. Чувствуя себя очнувшейся от страшного сна, Лали обвела взглядом окружающих, встретилась со светлыми глазами Карриоццо и тут же спрятала лицо на его горячей груди. Теплые, надежные руки Антонио вновь обнимали ее, и она замерла от счастья, что вновь чувствует эти прикосновения.

Откуда-то издали она слышала голос отца, крик Монны, осуждающую речь епископа, ропот толпы, но не отпускала Антонио и еще крепче прижималась к нему, страшась, что в любой момент он может отстраниться.

— Мальвина, отойди от него, — услышала она требовательный голос отца.

Затем раздался голос епископа, требовавшего наказать девушку, поправшую правила приличия.

— И все потому, что она выросла в мире мусульман и изменила своей вере.

Лали хотела возмутиться, но Антонио положил ей руку на затылок и крепко прижал к себе.

— Молчи, — шепнул он.

— Ваше преосвященство, уверяю, что моя дочь честная христианка, — тяжело дышавший Людовико старался говорить почтительно. — Она не изменила своей вере в плену. Вы правы в лишь одном: она выросла в другом мире, и наши обычаи чужды ей, но со временем Мальвина их узнает и привыкнет. Прошу вас простить ее за неучтивые слова по отношению к вам.

— Мне кажется, что вы не понимаете серьезности ситуации, — холодно проговорил епископ. — Вы слишком быстро поверили в то, что эта девушка — ваша пропавшая дочь. Ее надо подвергнуть тщательному допросу, чтобы выяснить правду. Пока что доподлинно известно лишь то, что граф де Бельфлер приютил сбежавшую османскую рабыню. Она должна предстать перед судом церкви как тайно исповедующая ислам.

Лали почувствовала, как напряглось тело Антонио.

— Моя дочь чиста телом и душой, она посещает церковь и усердно молится. С Мальвиной занимается наш домашний священник, моя дочь изучает Священное писание.

— Пусть так, но эта девушка не выказывает должного почтения ни к служителям церкви, ни к старшим. Я стал свидетелем ее неучтивого разговора с вашей супругой.

— Мальвина лично покается перед вами в грехах. Не следует быть слишком строгим к девушке, лишь месяц назад вернувшейся из турецкого плена. Кроме того, следует учесть, что она сумела сохранить истинную веру там, где от нее отрекаются сильные мужчины.

Трибуны застыли, тишина становилась гнетущей.

— Вы объясняете ее грехи простым незнанием, а эта девушка откровенно повисла на мужчине, который не является ее мужем. Ваша дочь, если вам угодно считать ее дочерью, жила в гареме, и одному Богу известно, чем она там занималась.

— Держите, Ваше святейшество, при себе свои грязные мысли! — глухо зарычал Людовико. — Мальвина — моя дочь. И я никому не позволю ее оскорблять.

— Девушка напугана, — вмешался Антонио. — Мальвина прежде не видела турниров и, разумеется, потрясена. Ваше преосвященство ведь тоже поразило кровопролитие, запрещенное церковью. И только по этой причине вы не остановили нашу схватку. Я прав?

В словах Карриоццо прозвучал откровенный вызов, но епископ не принял его и промолчал.

— Как видите, ничего страшного не произошло, — закончил свою речь Антонио. — Мне кажется, что сеньорите де Бельфлер не стоит посещать турниры.

— Я прослежу за этим, — кивнул головой Людовико.

— Пусть будет так, — согласился священник. — Полагаю, на сегодня турнир окончен.

Продолжая прижиматься к груди Антонио, девушка с болью в сердце смотрела на разбитое лицо и окровавленную фигуру отца. Сейчас он выглядел не разъяренным бойцом, а усталым, изможденным старым воином. Антонио выглядел не менее плачевно: рукав рубашки промок от крови, вся одежда была испачкана.

— Оставь мою дочь, Карриоццо, — сухо потребовал Людовико.

— Дорогой… — Монна осторожно тронула плечо супруга. — Оставь их. Антонио спас твою дочь от османцев, так неужели обидит ее на родной земле? Пусть он позаботится о Мальвине и проводит ее в замок, А я помогу тебе… — женщина запнулась и тут же исправилась: — Ты поможешь мне. Я так переволновалась, что едва стою на ногах. Помоги мне добраться в мою спальню. Вот так, обними меня за плечи.

— Хорошо… — проворчал Бельфлер. — Имей в виду, Карриоццо, сейчас ты в очередной раз подвергаешь честь моей дочери опасности. Не забывай, что расплата обязательно наступит. Лучше отпусти мою дочь. Слуги помогут ей и без тебя добраться в замок.

Выслушав его речь, Антонио криво усмехнулся. Его рука еще крепче сжала талию девушки, и, не говоря ни слова, он потянул Лали в сторону поджидавших их носилок.

— Как ты? — поинтересовался Людовико, войдя в комнату, где в полном молчании сидели его дочь и Карриоццо.

По распоряжению Доминики слуги графа успели (хотя и с большой неохотой) позаботиться о рыцаре, оскорбившем их господина. Антонио умыли, перевязали раны и даже облачили в чистую одежду. Карриоццо понимал, что должен немедленно оставить дворец и отправиться в палатку, где его ожидали Филиппе и слуги, но присутствие Лали мешало ему так поступить. Именно поэтому он продолжал сидеть возле окна, ведя молчаливый разговор с дочерью графа.