Если завтра не наступит - Сергей Донской

– Последний человек, – повторил Тутахашвили, которому явно не понравилось такое утверждение. – Никогда больше не говори так! Скоро я стану вторым лицом в государстве, а потом…

Оборвав себя на полуслове, он вытащил из кармана кителя золотой портсигар, выбрал длинную мятую папиросу и прикурил от спички, которую небрежно швырнул на пол. Струйка дыма, вырвавшаяся сквозь его стиснутые зубы, была втянута раздувшимися ноздрями. Проделав эту процедуру несколько раз, Тутахашвили набрал полную грудь дыма, посидел так, прикрыв глаза, и медленно выдохнул. Машину заполнило сизое облако, до предела насыщенное анашой. Остановив Тамару, повернувшуюся, чтобы открыть окно, Тутахашвили глухо произнес:

– Никогда ничего не делай без моего разрешения.

– Почему это? – возмутилась она, но стекло не опустила.

– Потому что ты моя. – После серии сухих покашливаний последовало уточнение: – С потрохами.

– Ошибаетесь! – строптиво возразила Тамара.

– Хочешь, я докажу тебе обратное? – предложил Тутахашвили. – Прямо сейчас.

В повадках этого человека, в его покатых плечах и узкой талии, в его холодных неподвижных глазах чудилось что-то змеиное. Как будто он был сотворен не по образу и подобию всевышнего и даже не в соответствии с теорией Дарвина, а произошел непосредственно от древних рептилий.

– Говорите, зачем вы меня позвали, и будем прощаться, – сказала Тамара, стараясь не выдавать паники, готовой охватить ее.

– Боишься меня? – поинтересовался Тутахашвили, делая короткие затяжки, после каждой из которых улыбка на его тонких губах расширялась, миллиметр за миллиметром. – Правильно делаешь, что боишься, – заявил он, не дождавшись ответа. – Это удел всех, кто вступает на тропу предательства и измены.

– Ни на какую тропу я не вступаю, – возразила Тамара самым решительным тоном, на который была способна. – И прекратите действовать мне на нервы. Я вам не преступница и не шпионка, чтобы обращаться со мной подобным образом.

Минуту-другую Тутахашвили молча покуривал, струйки дыма исчезали, втянутые его ноздрями. Казалось, это действовало на него успокаивающе. В жесте, которым он затушил папиросный окурок, было что-то наигранное, театральное, но траурная форма постоянно напоминала: если это и представление, то никак не комическое.

– В нашем городе, – сказал, покашливая, Тутахашвили, – объявился опасный шпион. Русский, как и следовало ожидать. Его зовут Евгений Николаевич Бондарь. Видали наглеца? – Брови полковника жандармерии приподнялись. – Он прибыл в Тбилиси под собственным именем и чувствует себя здесь как у себя дома. Догадываешься, почему?

В Тамариных висках застучали молоточки, отбивающие все убыстряющийся и убыстряющийся тревожный ритм. В животе стало холодно, а в груди образовалась сосущая пустота, словно при падении в пропасть. Тамара разлепила губы, но не сумела выдавить из себя ни звука. А Черный Полковник Сосо Тутахашвили, наблюдающий за ней, язвительно улыбался, и он действительно был весь черный, превратившись в смутный силуэт на фоне окна.

47

Когда наконец Тамара обрела дар речи, ее тону позавидовала бы даже английская королева, которую посмели оскорбить двусмысленным намеком.

– Какое мне дело до русских шпионов? – произнесла она, презрительно кривя губы.

Ладони ее стиснутых в кулаки рук горели, словно в них впились не собственные ногти, а ядовитые колючки, но она этого не замечала. Не замечал этого и Тутахашвили, все внимание которого сосредоточилось на лице журналистки. Его разочаровала ее реакция. На какой-то миг ему показалось, что Тамара готова сообщить нечто важное, но внезапно это впечатление оказалось обманчивым.

– Хочешь сказать, что ты не знакома с Бондарем? – нажал Тутахашвили, следуя профессиональной привычке не верить никому и никогда.

– Бондарь? – хмыкнула Тамара. – Спросили бы меня лучше о Джеймсе Бонде. О нем я и то знаю больше.

– Джеймс Бонд, ха! Именно так его и называют.

– Кто?

– Наши американские друзья, – ответил Тутахашвили, на лице которого проступила гримаса неудовольствия.

– У меня нет друзей среди американцев, – отрезала Тамара. – Нет и быть не может. После того, что они сотворили с моей родиной…

– А как ты относишься к русским?

– По-разному.

Овладевшая собой Тамара посмотрела на свои ногти, один из которых надломился во время критического момента. Ну и бог с ним. Главное, что она сама не сломалась, не выдала ни себя, ни Женю.

– Правильно делаешь, что не отпираешься, – произнес Тутахашвили елейным тоном, плохо вяжущимся с ледяным выражением его глаз. – Я умею ценить искренность и никогда не наказываю людей за правду. Оступившихся, но раскаявшихся следует прощать.

– Мне не в чем раскаиваться, – сердито сказала Тамара.

– Хочется верить. С кем ты общалась вчера вечером в редакции?

– Я должна перечислить всех?

– Нет, – усмехнулся Тутахашвили. – Меня интересует только тот человек, который приходил в редакцию вчера вечером. Кто он? О чем вы беседовали?

Прекрасно понимая, что отпираться бесполезно, Тамара пожала плечами:

– Так, о всякой ерунде. Это был мужчина лет тридцати. Он представился московским журналистом, но своего имени не назвал.

– Странно. Почему же ты не спросила?

– Мне не до того было. В газете сейчас настоящий аврал, сами знаете. – Тамара не удержалась от ядовитого сарказма: – Гоги вас наверняка проинформировал.

– Как и о визите анонимного журналиста, – подтвердил кивком Тутахашвили. – Странная история. Насколько я помню, ты придерживаешься высоких моральных принципов, и вдруг запросто общаешься с незнакомым мужчиной, который даже не пожелал представиться.

– А если он мне понравился? – вызывающе прищурилась Тамара. – Если он в моем вкусе? В компетенцию жандармерии входит слежка за моим моральным обликом?

– В компетенцию моего ведомства входит все, буквально все, – напыжился Тутахашвили. – Что касается журналиста, то он действительно видный мужчина. Между прочим, описание его внешности полностью совпадает с портретом Евгения Бондаря, о котором я тебе говорил. Как ты объяснишь это?

«Хороший вопрос, – мрачно подумала Тамара. – Как я могу объяснить это? Да никак не могу, потому что не имею права. Хорошо еще, что Женя отшиб память нашему редакционному хорьку Гоги, не то беседа с полковником проходила бы не в лимузине, а в жандармерии, где выкручиваться и юлить значительно сложнее».

– В общем, так, – медленно произнесла она, изображая внутреннее колебание. – Вижу, что вы все равно от меня не отвяжетесь, поэтому скажу правду. Мужчина, о котором идет речь, встретил меня на улице, когда я шла на работу. Назвался он Андреем, а не Женей, фамилию я, естественно, не спросила.

– Естественно, – ухмыльнулся Тутахашвили. – Но не для вдовы, недавно схоронившей мужа и дочь.