Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. "Русская Троя" - Николай Дубровин

С наступлением сумерек гарнизон принялся за исправление повреждений, и нужно было еще более усилий, чем накануне, чтобы исправить бастионы и батареи. Солдаты работали без отдыха, они, казалось, не чувствовали ни усталости, ни потребности сна. С рассветом не смыкавший глаз гарнизон стал в ружье, а прислуга разместилась у орудий, заряженных картечью. Ни усиленные работы, ни бессонница – ничто не могло поколебать русского солдата. Легко раненные и контуженные не оставляли своих мест, многие из них не ходили даже на перевязку. Незыблемой живой стеной стояли моряки и солдаты пехотных полков под тысячами бомб, ядер и гранат. Непоколебимо, твердо и открытой грудью окружали они город, который можно было взять, только уничтожив совершенно этот живой оплот героев. С безусловным и бескорыстным самопожертвованием, с чистой и доброй душой русский солдат отдает свою жизнь отечеству и, не рассчитывая ни на какие награды, исполняет свое дело по долгу присяги. Оттого он всегда готов к смерти: ни совесть его не упрекает, ни страх не берет. Отправляясь в самый жаркий огонь, солдат снимет шапку, перекрестится – вот он и весь тут, готовый к смерти.

Каждый из горячо любящих свое отечество с глубоким уважением и благодарностью преклонится пред подвигами Черноморского флота и пехотных полков: Владимирского, Селенгинского, Волынского, Камчатского, Охотского, Тобольского, Томского, Колыванского, Екатеринбургского, Якутского, Севского, Алексопольского и многих, многих других. Не укрепления исключительно, а живые стены этих и других полков русской армии обороняли так долго город, расстреливаемый неприятелем до совершенного разрушения. Подобная оборона возможна едва ли не с одним русским солдатом. Она возможна только при железном терпеливом мужестве, готовом ежеминутно взглянуть смерти прямо в глаза и проводить день за днем, месяц за месяцем в постоянных трудах и лишениях; тут нужно постоянное геройство, не знающее ни отдыха, ни устали и не рассчитывающее на завтрашний день. К числу таких героев-богатырей принадлежал каждый из защитников Севастополя. Бесстрашно стоял он под выстрелами, опершись на ружье и составляя прикрытие, бесстрашно под теми же выстрелами лез в амбразуру или на пороховой погреб, чтобы затушить пожар или предупредить взрыв; тот же солдат строил укрепление и чинил его и на вылазку ходил почти каждый день – все он же. Брошенный в однообразную томительную жизнь, солдат разнообразил ее как мог.

Однажды в ложементах перед Камчатским люнетом завязалась ружейная перестрелка, продолжавшаяся несколько часов с необыкновенной живостью.

«В один из самых жарких моментов этой перестрелки, – пишет П. Алабин, – в одном ложементе кто-то из наших солдат затянул русскую песню прекрасным звучным голосом. Мгновенно, будто сговорясь, ее подхватили несколько человек в ложементе, и эта песня загремела, залилась в пространстве, полная мелодии и силы. Чудное, право, дело: или ее звуки заинтересовали французов и захотелось им послушать хорошенько доселе им неслыханной песни, или удивило их мужество поющих; как бы то ни было, но они прекратили пальбу. Этому примеру последовали наши стрелки, и, таким образом, до самой ночи смерть не начинала своих обычных завываний, будто убаюканная песней русского солдата».

Русский человек поет и в горе, и в радости, поет в хороводах, поет и в траншеях, под градом пуль. Песня, составляя его развлечение, была единственным утешением солдата в столь тяжком положении.

Не было ему ни отдыха, ни покоя, но никто не слышал от него ни жалобы, ни упрека.

Союзники видели эту стойкость русского солдата и ясно поняли всю трудность осуществления дальнейших своих замыслов. Имея значительное преимущество в запасах артиллерийских снарядов, они предпочли продолжать бомбардирование. Направляя главный огонь против 4-го бастиона, они стали пускать ракеты в город, в бухту и на Северную сторону, куда не достигали их ядра и бомбы. Ракеты эти, впрочем, не причинили нам значительного вреда. Гораздо больший вред причиняли выстрелы, направленные против 4-го бастиона, на котором не было места, куда бы не падали снаряды; ров бастиона был завален обсыпавшейся землей, так что опасность угрожала входам в минные галереи. Про этот бастион солдаты говорили, что неприятель весь его разворотил и что нет возможности его исправить. Узнав об этом, Нахимов тотчас же сам прискакал на бастион.

– Что это за страм-с, – говорил он с неудовольствием, обращаясь к солдатам, – шесть месяцев учат вас под огнем строиться и исправляться, а вы не можете. Пора бы-с приноровиться, сметку иметь.

– Будет сделано! Будет сделано! – кричали защитники-солдаты, у которых работы живо закипели, и бастион был исправлен насколько возможно.

В течение десяти дней неприятель беспрерывно громил наши укрепления и город. Наиболее других доставалось 4-му бастиону и Малахову кургану. Башня на последнем была пробита насквозь, и, казалось, не было в ней живого места.

Чем продолжительнее было бомбардирование, тем более было число подбитых орудий, станков, платформ и тем более разрушались укрепления, несмотря на беспрестанные починки; потеря в людях точно так же с каждым днем увеличивалась, так как в городе нельзя было указать места, где бы можно было укрыть резервы: снаряды и ракеты поражали всюду. Сами блиндажи не всегда спасали людей от огромных бомб, часто падавших на одно и то же место.

С другой стороны, огонь наших батарей и бастионов не проходил бесследно и для неприятеля. Так, 3-й бастион сохранял постоянно превосходство над англичанами и 2 апреля успел взорвать пороховой погреб на одной из их батарей. Взрыв этот нанес страшный вред неприятелю: четыре амбразуры были совершенно разметаны, бомбические пушки побиты. Укрепления, соседние с этой батареей, также умолкли на весь остаток дня и часть ночи. В последующие затем дни недостаток у нас пороха и снарядов дал неприятелю значительное превосходство в числе выстрелов, которыми он производил важные повреждения по всей оборонительной линии укреплений. Бессменные защитники трудились неутомимо. Несколько тысяч человек работали на бастионах, другие ходили на вылазки, жестоко дрались в неприятельских траншеях, и, наконец, третьи трудились в ложементах перед 5-м бастионом и должны были выдержать натиск неприятеля гораздо сильнейшего.

Для этой последней работы в ночь с 1 на 2 апреля назначены были три батальона Волынского полка, две роты Колыванского полка и 50 человек охотников Брестского полка.

Едва только французы заметили, что мы соединяем наши ложементы в одну траншею, чтобы действовать продольно и в тыл траншей, выведенных ими против 5-го бастиона, они тотчас же решились употребить все усилия, чтобы овладеть ложементами. Быстро перебежав небольшое пространство, разделявшее противников, французы бросились на стоявший в прикрытии рабочих батальон Волынского полка. В наших ложементах завязалась упорная рукопашная схватка. Ложементы попеременно переходили из рук в руки, но, к сожалению, у нас был ранен командир Волынского полка полковник Лушков. Неизбежное в подобных обстоятельствах замешательство дало преимущество неприятелю. Уступая многочисленности, волынцы отступили, и тогда с батарей открыли картечный огонь по атакующим колоннам. Наши ложементы устраивались всегда так, чтобы в случае занятия неприятелем можно было обстреливать внутренность их с батарей оборонительной линии. Таким образом, при отступлении наших стрелков неприятель почти всегда попадал под сильный картечный огонь, от которого терпел очень много. С другой стороны, и защита ложементов не обходилась нам дешево. Многие из них находились ближе к неприятельским траншеям, чем к своей оборонительной линии, и потому очень естественно, каждое нападение неприятеля должно было стоить нам значительных потерь.