Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. "Русская Троя" - Николай Дубровин

Было восемь часов вечера 3 апреля. Туман и дождь стояли над Севастополем и его окрестностями. Рабочие, собираясь на батареях, готовились идти в соседние траншеи. Вдруг раздался страшный гром, и затем целые тучи камней, подброшенных кверху, засыпали 4-й бастион. То был взрыв в неприятельских минах, саженях в 36 от бастиона. Неприятель, желавший этим взрывом уничтожить наши минные работы, не достиг вполне своей цели, он повредил только самую незначительную оконечность одного из рукавов, где были легко ранены три человека саперов. Вслед за взрывом осаждающий открыл самый сильный огонь против 4-го бастиона, который, в свою очередь, сосредоточил картечный огонь по тем ямам или воронкам, которые образовались от взрыва. Залпы картечью следовали один за другим, бочонки с капральством – или с маленькими ручными гранатами – дружно летели друг за другом в неприятельские воронки и поражали засевших в них смельчаков. Сколько ни старались французы утвердиться в воронках, но все их работы были разбиваемы огнем нашей артиллерии. Неприятельские тела лежали во множестве возле воронок, никто не решался убирать их, несмотря на то что между ними были раненые, которые требовали к себе полного участия и сострадания. Спасение погибавших и большее участие в облегчении их страданий выпало на долю врага. Не товарищи, а мы, русские, видя кучу раненых, предложили 7 апреля французам перемирие с тем, чтобы они убрали своих раненых и убитых. Несчастные трое суток провели без пищи и без медицинского пособия.

В ночь с 5 на 6 апреля французы снова пытались утвердиться в воронках и устроить из них ход сообщения. По получении о том донесения из секретов была предпринята вылазка под начальством майора Прикоты. В состав отряда назначено три роты и сто охотников Тобольского полка. Две роты этого полка бросились в штыки и оттеснили неприятеля. Тогда остальные люди занялись уничтожением работ неприятеля, и, когда эта последняя цель была достигнута, тобольцы отступили, потеряв только трех убитых и трех раненых товарищей. Точно такая же вылазка и теми же самыми войсками была произведена и в следующую ночь, с 6 на 7 апреля.

С этого числа бомбардирование города прекратилось и перешло в обыкновенную канонаду. В течение десяти дней союзники выпустили из своих орудий около 160 000 снарядов; с нашей стороны израсходован 88 751 снаряд, ружейных патронов было расстреляно так много, что счесть их не представляется никакой возможности. Это огромное количество чугуна, брошенного с обеих сторон, вывело из строя убитыми и ранеными 6335 человек (4712 человек у нас и 1623 человека у неприятеля[16]).

Десятидневное бомбардирование не привело, однако же, союзников к той цели, которой они старались достигнуть, – оно не ослабило обороны. Приготовляясь к открытию бомбардирования, англичане писали в своих газетах, что союзники заготовили так много снарядов, что ими можно вымостить все пространство, занятое Севастополем, и что готовящееся бомбардирование сбреет город. В течение десятидневной стрельбы они действительно вымостили чугуном почти все улицы, но не сбрили не только город, но и самые передовые укрепления. Напротив того, они убедились, что после бомбардирования бастионы так же сильны, а гарнизон так же стоек и бесстрашен, как и до бомбардирования, что обещанный ими «Страшный суд в большом виде» не испугал русских людей и русских солдат, готовых во всякую минуту предстать перед судом Божиим.

«Нельзя не гордиться именем русского, – писал главнокомандующий в одном из своих донесений от 3 апреля, – видя бодрость и, можно сказать, веселость севастопольского гарнизона среди адского огня, продолжающегося беспрерывно уже более шести суток, среди самых утомительных работ, производимых людьми, почти без всякого отдыха, для исправления повреждений, для стаскивания подбитых орудий, замещения их другими и тому подобного».

По громадности употребленных союзниками средств и по продолжительности времени второе бомбардирование не имело себе равных в предшествующей жизни рода человеческого, но Севастополю суждено было впоследствии выдержать несколько бомбардирований еще сильнейших, как бы для большей славы того гарнизона, между чинами которого господствовала только одна мысль – держаться в городе до последнего человека. Никто не помышлял об его оставлении, даже женщин и семейства матросов приходилось силой отправлять из города. Севастополь все еще сохранял вид города. Правда, во время бомбардирования сильно пострадали слободки, Корабельная и Артиллерийская как ближайшие к оборонительной линии укреплений. От домов их остались только одни развалины с торчавшими голыми трубами, с садиками и изломанными деревьями. Всеобщее разрушение проникло до половины Екатерининской улицы, и хотя остальная часть города, к северу, пострадала менее, но и здесь большая часть домов стояли без рам и стекол; во многих из них были разобраны полы, которые пошли на устройство платформ под орудия. Несмотря на то на площадях еще производилась торговля, на улицах можно было встретить женщин и детей. Отсылаемые начальством на Северную, они возвращались обратно, скрывались под грудой развалин, гибли от неприятельских выстрелов, но никакие распоряжения не в силах были удалить женщин и детей из родного им города до самых последних дней осады.

В это время в Севастополь стали прибывать свежие войска и подходили один за другим транспорты с порохом и снарядами. Известие это, принятое с живейшей радостью всеми чинами гарнизона, давало нам средство усилить артиллерийский огонь и уничтожить в этом превосходство неприятеля. На бастионах ежедневно являлись начальники славного гарнизона: генерал-адъютант граф Остен-Сакен, адмирал Нахимов, генералы князь Васильчиков, Тотлебен, Хрулев, Семякин и другие.

Нельзя не упомянуть здесь об истинно русской доблести генерала Семякина. Полубольной и глухой от контузии, Константин Романович Семякин до конца осады Севастополя не только сам служил, как следует служить каждому русскому в подобное трудное время для отечества, но он привел в осажденный Севастополь двух своих сыновей, молодых юношей, и посадил их на 5-м бастионе. Зачисленные на службу юнкерами, они пережили всю осаду Севастополя, и оба заслужили Георгиевские кресты наравне с другими удалыми защитниками славного города.

Сам Константин Романович почти постоянно находился на бастионах и батареях и под конец защиты командовал всеми войсками на Городской стороне. Он мало говорил с солдатами, но войска видели его храбрость и хладнокровную распорядительность, а в молчаливой стойкости генерала находили что-то привлекательное и беспредельно доверялись ему.

Точно такой же молчаливостью и совершенным спокойствием отличался и Павел Степанович Нахимов, всегда с восторгом встречаемый своими подчиненными. Одного слова Нахимова было достаточно для того, чтобы заставить их сделать самые сверхъестественные вещи. Все матросы радостно высыпали навстречу адмиралу при первом его появлении на бастионе, и, казалось, они оживлялись в его присутствии. С восторгом узнали они, что в первый день Пасхи Павел Степанович был произведен в полные адмиралы. Последний, по своей скромности забывая свое значение, приписал это производство не собственным достоинствам, а заслугам дорогих ему сослуживцев.