Целитель. Двойная игра - Валерий Большаков

– Сюда, рафики… – масай, гордо несущий блюдо с Гришиным заказом, бочком шагнул в незаметную дверь, уводя голову от низкой притолоки.

С костяным перестуком разошлась штора из бамбука, и Ершов попал в укромное местечко, где громоздился стол из огромной тяжёлой плахи красного дерева, а вокруг расселась целая компания с лицами цвета горького шоколада – четверо громил, одинаковых, как болты, и «большой человек» – худощавый и тонкий в кости Хусейн. Синяя пара с Олд-Бонд-стрит сидела на нём, как на вешалке.

Масай почтительно поклонился шейху. Бережно, словно ценный артефакт, выставил на стол блюдо с экзотическим жарким и пропал, как джинн из сказки.

– Набад… – начал Хусейн, затрудняясь. – Магаса?[51]

– Магасайгу уа «Халид», – представился Ершов своим старым оперативным псевдонимом.

– Набад, Халид, – величественно кивнул большой человек. В его голосе чувствовалось властное превосходство, и Григорий не стерпел.

– Уэйе, джаалле Хусейн[52], – небрежно поздоровался он, усаживаясь и придвигая к себе блюдо.

Его визави нахмурился и неожиданно заговорил на русском:

– Мои люди не знают вашего языка. Опасности нет.

– И всё же я предпочёл бы обсудить наши дела без свидетелей, – мягко настоял Ершов, пробуя мясо крокодила. – А что, очень даже неплохо – мяконькое такое…

Шейх буркнул, отдавая приказ, и охранники, шумно двигая стульями, вышли, косясь на белого с недоверием и угрозой. Ершов безмятежно улыбнулся.

– Погода в Найроби просто замечательная, – сказал он по-светски, щепетно беря ломтик угали. – Я-то думал, тут Африка, в смысле – жара и духота, а на столбике термометра – плюс двадцать! В Москве теплее! – Дожевав, Григорий резко сменил тон, заговорив с проникновенностью: – Джаалле Хусейн, в историю Сомали вы занесены как человек, чуть было не вышедший в президенты – и скатившийся с занятой высоты. Не сам по себе – вас столкнул Сиад Барре…

– Вы искали встречи, чтобы напомнить о моём позоре? – процедил шейх и повысил голос: – Да! Да! Афвейне[53] отнял у меня всё, что я заработал своим горбом, своим умом! А ваша страна, – добавил он в запале, – ставит и ставит на этого кораху![54]

– Ошибаетесь, джаалле Хусейн, – спокойно возразил Ершов. – Моя страна хочет поставить на вас.

Моктар Мохамед Хусейн отшатнулся, посерев от волнения. Справившись с собою, он осторожно спросил:

– И чем же вам не угодил Сиад?

– Нами получена информация от о-очень осведомлённого источника. Сиад Барре всё больше накаляет обстановку, приближая к власти выходцев из собственного клана марехан, и потихоньку готовится к войне с Эфиопией. Мечтает Афвейне оттяпать провинцию Огаден! Ему светит поражение – следовательно, и смута в тылу. Разруха, беженцы, междоусобицы, партизанщина, бомбёжки, распад страны… – Грига мерным голосом перечислил грядущие бедствия. – У вас есть полгода, джаалле Хусейн. Нужно сплотить, хотя бы на время, кланы исааг, дир, хавийя и дарод[55]. Мы предоставим военных советников, а оружие перебросим по воздуху на тайные аэродромы. Попробуем договориться с генералом Самантаром – если он перейдёт на сторону народа, то затеянная вами революция обойдётся без большой крови…

– Затеянная мной… – механически повторил шейх и встрепенулся: – А чего хочет ваша страна за нашу победу?

– Ничего! – Ершов улыбнулся, как ясно солнышко. – Нам нужно, чтобы советским военным нормально служилось на базах в Бербере, Кисмайо и Дафете. Без стабильности в Сомали этого не достичь.

– Я согласен, джаалле Халид! – сказал Хусейн и приветливо улыбнулся. – Только… Вы же понимаете – уговорить шейхов и султанов на словах не удастся, нужны подношения, а то и прямой подкуп…

– Джаалле Хусейн! – Грига приложил пятерню к сердцу. – Я всего лишь простой посланник. Моя задача – узнать, хотите ли вы вернуть себе власть и славу, и передать весть о вашем согласии наверх. Но могу вас заверить – найдутся и деньги, и золото!

– Согласен! – выпалил Моктар Мохамед Хусейн. – Я согласен!

Вторник, 24 июня 1975 года, день

Ленинградская область

– Миха, будь другом, сядь за руль, – смущённо запросил Вакарчук. – А то у меня руки трясутся!

Максим хихикнул.

– Тормози!

Их бледно-жёлтый «Запорожец», заляпанный грязью, съехал на обочину, и Вальцев, кряхтя, вылез.

– Тоже мне малолитражка… – бурчал он. – Микролитражка это! Для лилипутов…

Степан фыркнул смешливо, разгоняя свои страхи. А что такого? Два рыбака выбрались на озеро Глубокое. Вон и удочки на решётке багажника, и сачок. Лещи там, говорят, ловятся – во! И щука клюёт…

Он сделал глубокий вдох, успокаивая трепыхавшуюся натуру. Всё в порядке. Всё в по-олном порядке. Даже если их и остановит ГАИ, придраться не к чему – документы подлинные. Они с Максом как бы ленинградцы. Вот, взяли отгул – и двинули развеяться на природе. Палатка под соснами, костерок, ушица на закате дня… Озеро плещет, камыши шуршат, хвойный аромат мешается с запахом тины, красное солнце садится за чёрную полоску леса на том берегу… Хорошо!

Взбодрившись, Вакарчук влез на место Вальцева и выдохнул:

– Трогай, шеф!

⁂

Ровно в два часа «Зэп» свернул к Глубокому. От шоссе до озера километра три ехать, но Степана беспокоила не дорога. Он вертел головой, пока не высмотрел молодой ельник неподалёку.

– Миха, давай туда!

Вальцев одобрительно кивнул – молодец, мол, привыкаешь звать по легенде. Пофыркивая, «микролитражка» вкатилась в колючие заросли, с треском подминая сухой прошлогодний бурьян.

– Прикроем палаткой, – негромко сказал Максим.

Вакарчук молча кивнул и потащил свёрнутый тент с заднего сиденья. Выцветшая брезентуха защитного цвета надёжно спрятала машину – палатка слилась с молодыми ёлочками, превращая «горбатого» в замшелый валун, которых тут не счесть.

– Выдвигаемся?