Хозяйка тайги - Оксана Духова

– Ну, вот теперь все в порядке, – довольно усмехнулся Лобанов. – Попа нам доставили. Дамы, дорогие мои, вы можете теперь исповедаться, покаяться во всех своих темных делишках, а у меня появился хоть кто-то, с кем и поругаться можно, коли придет на то охота. Люди, жизнь воистину прекрасна!

Ниночка с группой женщин в этом году работала в лесу рядом с мужчинами. Она готовила еду.

До чего же приятен на вкус ржаной хлеб, густо посоленный. Это – радость, это – благословение Господне.

А ребенка у нее все не было и не было.

– Может, так оно и должно быть, – грустно шепнула княгиня Трубецкая. – Представьте, а вдруг Бориса помилуют! И тогда вы пуститесь в этот адский путь домой с младенцем на руках! Сущее детоубийство.

– Да царь никогда не помилует Борю! Я знаю, на что вы надеетесь, княгиня, на нового государя. Не надейтесь, во-первых, нынешний здоров как бык, да и новый будет ничуть не лучше старого. О Сибири давным-давно забыли.

Ниночка устала от общества подруг. Пока те собирались вместе и читали французских философов, Ниночка бродяжила по тайге, охотилась, что какой-то бурят, а Мирон словно тень следовал за ней. Она ловила рыбу, коптила ее на зиму, ставила капканы на лис и куниц, за шкурки которых купец Бирюков платил щедро и восторженно.

– Она – мой лучший поставщик, – сказал он как-то раз Лобанову. – Эта баба – подарок природы.

– Ты смотри, лучше ее не обманывай, Порфирий Евдокимович! – пригрозил Лобанов. – Иначе весь жир из брюха повыпущу.

Очень скоро все привыкли к Ниночкиной манере по-мужски сидеть в седле, носить высокие сапожки, меховую курточку и к ее собранным в хвост волосам. За пояс всегда были заткнуты пистолеты и два острых охотничьих ножа. Об этом судачили в округе, особенно среди бурят, видевших в Ниночке конкурента по охоте, но никому и в голову не приходило напасть на нее. Кроме того, подле нее всегда был Мирон, этот молчаливый великан, о котором говорили, что он может одним ударом кулака загнать человека по пояс в землю. Его кулаки выглядели вполне убедительно.

Уже через год Ниночка на сотню верст знала окрестности вокруг Нерчинских рудников – да и о самой Ниночке говорили по всей Сибири. Буряты и эвенки, казаки и проезжие чиновники разносили рассказы о ее жизни в самые отдаленные уголки страны. Ниночка была так же хорошо известна, как на китайской границе, так и на озере Байкал. Рыбаки на Амуре говорили о ней так же, как корабелы на Оби. И как это часто бывает, с каждым рассказом Ниночке приписывали все больше приключений. Приключений, о которых мог бы мечтать и былинный герой.

– Хозяйка тайги, – сказал как-то раз губернатор Абдюшев в Иркутске, когда какой-то проезжий купец принес ему на хвосте своего обоза новости из Нерчинска. – Нина Павловна скоро станет самой настоящей сибирской легендой.

Наступила ее четвертая зима в тайге, как всегда превращавшая весь мир вокруг в бескрайний океан снега. Но этот белый океан уже никого не смог бы испугать. У них были прочные дома, хорошие печки, в подвалах было вдоволь запасов.

Однако именно этой зимой четверо заключенных умерли от воспаления легких, и кто поклянется, что пройдет время, и крестов на кладбищенских могильных холмиках не станет еще больше. Многие из арестантов были уже немолоды, многие пережили войну двенадцатого года, были ранены. Даже если б их сейчас помиловали, это не решило бы дела – они все равно не выдержали бы всех тягот пути домой. Нерчинск был конечной станцией их жизни. Они знали это и начали строгать кресты себе на могилу.

Времени у них на это было более чем предостаточно. На улице выла на разные голоса вьюга, делая невозможными любые работы в лесу.

А потом начал болеть Лобанов. Никто не знал, что с ним, даже полковой лекарь, присланный из Читы.

Симптомы болезни, медленно съедавшей Лобанова, были слишком уж многообразны. То здесь кольнет, то там, то голова вдруг начнет раскалываться от нестерпимой боли. Потом немела рука или же на вдохе начинало саднить в груди. А когда проходили эти болячки, отказывал кишечник.

– Сломалась игрушка, – сказал Лобанов Ниночке, взявшейся ухаживать за полковником. – Сколько ж мне лет-то уже? Проклятье, здесь живут, не чувствуя времени! Наверное, мне уж шестьдесят годов точно. Вот у меня дед был… так тот аж до восьмидесяти четырех годов протянул!

– А вы и до ста протяните, батюшка, – улыбнулась Ниночка. Сегодня Лобанова скрутила боль в пояснице. Он не мог ни сидеть, ни лежать, стоял все, а когда совсем уж уставал, то приваливался к стене. И все скрипел от боли зубами.

Через пару дней боль прошла. А потом закололо в легких, и Лобанов начал схаркивать кровью. В тот день полковой лекарь решился всерьез поговорить с Ниночкой. Доктор присел на скамеечку у печи и сказал печально:

– В общем, так, сударыня, я должен открыть вам правду, но только не выдавайте меня. Я почти уверен, что болезнь полковника совершенно неизлечима, он загнивает из-за своего недуга. Верно, боли донимали его уже много лет, но он все держался. В том, что он выхаркивает из легких, я обнаружил частички легочной ткани, а два месяца назад – кишечную ткань в экскрементах. И при этом он все еще на ногах, работает так, как будто у него богатырское здоровье. День, когда он сляжет, будет ужасен для него.

Ниночка сохранила тайну, поверенную ей доктором. И только с Борисом поделилась она ею. С Борисом и еще одним человеком, что гостил ныне в домике священника, отца Афанасия.

– Представляете, Федор Кузьмич, – говорила она, захлебываясь слезами. – Наш полковник болен, болен неизлечимо, а я и помочь-то ничем не в силах.

– Лобанов болен? – вскинул на нее чистые голубые глаза гость священника. И пробормотал про себя: – Эх, жаль полковника, храбрец из храбрецов. Сам вешал ему кресты на грудь, сам орденами награждал…

Огорченная Ниночка даже не услышала глухое бормотание вечного сибирского странника.

– Молись за него, касаточка, – неожиданно припал к ее руке Федор Кузьмич. – И я буду за него Богу молиться. И пожалей венценосного, много зла натворил, много ненавистью навредил и себе, и семье своей…

Ниночка в удивлении смотрела на старца – никак уж заговариваться начал?

Он проводил ее до порога уединенного домишки священника, а потом молча смотрел на подступающий к ограде лес, вслушивался в молчание вековых сосен, стволы которых были словно медом облиты. Здесь открывались ему такие беспредельные дали, что сжималось сердце у Федора Кузьмича и дух захватывало от беспредельности пространства и гигантских сил мироздания.

Старец просяще рухнул прямо в снег на колени, воздел руки к небу и взмолился, чтобы помог Господь этим жалким, смешным и нелепым, но таким прекрасным и красивым людям русским. Ибо достойны помощи они небесной. Молился он истово и жарко, позабыв обо всем. А тайга молчаливо поглядывала на старца, и падал неторопливо на плечи его снег, пушистый и холодный, словно саваном безразличного забвения прикрывал…

В один из зимних вечеров, когда за окном бесновалась снежная буря, заметая все, что еще час назад с таким трудом отрыли от снега заключенные, Борис Тугай сидел у печки с полковником Лобановым и играл в шахматы. Ниночка убежала опять в часовенку: вместе с несколькими дамами они украшали церквушку для новых крестин.