Лестничная площадка - Яна Дубинянская

И не все ли равно, кто именно заказал этот выстрел?

Какие бы силы ни стояли за всем этим фантасмагорическим спектаклем — они выиграли, а он проиграл. И проиграл вовсе не в момент необъяснимого появления Фредди Хэнкса в охраняемой десятками защитных систем и кордонов президентской спальне. Между прочим, и этот персонаж мог быть центральной фигурой чьего-то режиссерского замысла, в конце концов, не так уж трудно внушить страдающему манией величия пьянице, что он станет Президентом, как только переступит этот порог. Хотя рисковать ядерным чемоданчиком… на это они бы вряд ли пошли. Но полно, дело вовсе не в том.

Он проиграл гораздо раньше. Когда окружил себя этими людьми, куда умнее, дальновиднее, циничнее и беспринципнее его самого. Соратниками, от которых в любой момент можно было ожидать подножки, а при благоприятном для них стечении обстоятельств — и лезвия под ребро. Сейчас просто наступил этот благоприятный момент, они им воспользовались, только и всего. Проиграл, когда совершенно сознательно решил, что такая команда нужнее и эффективнее сборища преданных дураков. Когда наивно подумал, что сумеет контролировать и держать в руках эту команду. Когда вообще подумал, что сумеет.

Проиграл еще тогда, когда выиграл.

Даже не президентские выборы. Тут все прошло на удивление легко, стоило только развернуть кампанию против непопулярной войны в западной Африке, и этого было вполне достаточно, чтобы взвинтить рейтинг. Самым сложным в той гонке оказалось научиться не опускать глаз, пожимая сотни тысяч избирательских рук. Имиджмейкер твердил, что это чуть ли не самое важное в манерах будущего главы державы, а ему было трудно, он с детства привык смотреть на то, что держит в руке. И он часами, вперившись в одну точку, жал перед зеркалом воображаемые руки. Какая глупость. Особенно для человека, который давно проиграл.

Намного раньше. Когда разворачивалась избирательная кампания на пост мэра его родного городка. Первая в жизни… И он был непростительно молод, а Стивен еще моложе, на два дня, они обычно вместе праздновали дни рождения… И вокруг не прыгали советники и имиджмейкеры, все приходилось продумывать и решать самому. И была жара, невыносимая, под сорок градусов, влажная жара, какая всегда разгоралась в этом месяце в его родных местах… И Стивена.

Стивен был высокий, худущий, похожий на Дон Кихота и Авраама Линкольна. Стивен без всяких тренировок умел смотреть в чьи угодно глаза, хотя для этого ему обычно приходилось склонять набок голову. В том году, на их общем дне рождения, когда грандиозная пьянка уже подходила к концу, он наклонил лохматую шевелюру чуть не к самому плечу, заглядывая в глубину глаз своего полутораметрового друга и противника, и сказал почти не заплетающимся языком: «Только чтоб честно, старина. А так — никаких претензий, что нам делить, кроме этого чертова мэрства? Только чтоб честно…»

Была жара, по залу летали громадные черные мухи, председатель комиссии уже устал отмахиваться от них и только иногда оттопыривал нижнюю губу и резко поддувал, сгоняя с носа особенно нахальное насекомое. Председатель комиссии уже знал судьбу двух тысяч голосов некоего Джонсона, не имевшего никаких шансов, но располагавшего этими двумя решающими тысячами. Больше никто из присутствующих этого не знал, и все сидели в зале, напряженно ожидая разрешения интриги, несмотря на жару, на мух, на смертельную усталость последнего дня гонки.

И Стивен.

Потом, когда все толпились в проходе, торопясь пожать руку маленькому, юному, опускающему глаза мэру, Стивена в зале уже не было. На следующий день Стивена не было и в городе. А через год молодой перспективный мэр один праздновал свой день рождения. И уже тогда чувствовал, что проиграл.

С кровати донеслось неразборчивое сонное ворчание. Хэнке спал, накрывшись с головой, из-под атласного одеяла торчала только его голая нога и верхушка жесткой нечесаной шевелюры. Эта макушка заворочалась, и дальше по одеялу прокатились крупные неровные волны. Хэнке снова недовольно заурчал, поджал ногу, пытаясь спрятать ее под одеяло — вместо этого оно вовсе сползло с половины тела. Но не с той, где бугры смятой постели маскировали открытый чемоданчик с примотанной скотчем к пальцу красной кнопкой.

Президент отвернулся — наблюдать за хаотичными, грузными, смертельно опасными движениями спящего Хэнкса не было никаких сил. Когда бандит проснется — проспится, — надо будет попробовать поговорить с ним, как-то повлиять, убедить не устраивать больше таких трюков. Все-таки это его долг — пусть уже не как главы государства, а просто человека, случайно оказавшегося поблизости от маньяка, угрожающего всему человечеству. Насколько вообще этот Хэнке вменяем? Вчера, разгоряченный и размягченный успехом пресс-конференции и первыми рюмками коллекционного коньяка, он прослезился, назвал пленника братом, пообещал дать ему в управление остров — забавно, неужели этому бандиту в детстве читали «Дон Кихота»? — а потом понес уже совершенно несвязную чушь, в которой отголоски недавней речи перед журналистами перемежались глубокими философскими рассуждениями о смысле жизни. О том, что эта самая жизнь имеет смысл, если исполняется желание, то самое главное желание, которое сидит в человеке и точит его изнутри, что проклятые интеллигенты уже придумали машинку, чтоб такое желание исполнить, а от рабочего человека всегда все скрывают, а у него, у рабочего-то человека, желания еще посильнее будут, чем у всяких профессоров с рыбьей кровищей, которой только ванны наполнять. Что он, Фредди Хэнке, университетов не заканчивал, но знает, что туркам надо объявить войну, нефов заставить работать, а машинки у интеллигентов поотбирать и раздать рабочим людям. Что лично он плевал на всякие там пункты А и Б, пространства и измерения, а нажать туда-сюда на рубильник и без этого сумел. И еще что-то там про ядерный чемоданчик, свою собственную гениальную голову и лестничную площадку. Уровень коньяка в бутылке опускался, язык Хэнкса ворочался все медленнее и медленнее, а по первому каналу уже начиналось «Обозрение дня»…

И очаровательная журналистка серьезно, очень серьезно — кто там на самом деле держит «пропрезидентский» первый канал? — прокомментировала материалы позорной пародии на пресс-конференцию, и впервые прозвучала оригинальная, хоть и пока осторожная формулировка «альтернативный Президент»… А Хэнке пьяно крутил в толстых непослушных пальцах что-то черное и квадратное, совершенно лишнее и неинтересное. И он — тоже еще Президент, нужна же какая-то альтернатива, — отмахнулся от этого черного, подсунутого ему прямо под нос, как от огромной назойливой мухи…

Одеяло сползло набок, открыв непристойно заголившееся волосатое пузо Хэнкса — растянутая футболка задралась до самых подмышек, а вельветовые шорты, когда-то обрезанные по колено из штанов, скомкались гармошкой. Захотелось его прикрыть, и это невольное побуждение опередило мысль о ядерном чемоданчике и смертельном риске немытого пальца на красной кнопке Президент уже взялся за край атласного одеяла, когда колыша-щаяся туша на постели вздрогнула и резко повернулась на другой бок Раздался короткий, пластмассовый, последний стук. Все.

Он медленно вытер со лба огромную, совершенно ледяную каплю пота. Одеяло полностью соскользнуло на пол и лежало там бесформенными буграми. Хэнке храпел на боку, в совершенно детской трогательной позе, подложив руки лодочкой под небритую щеку, и сиплое проспиртованное дыхание ритмично шевелило кусок скотча, свисающий с указательного пальца Ядерный чемоданчик с поднятой крышкой мирно стоял рядом, словно зевающий медвежонок, взятый за компанию в постель капризным мальчуганом.