Свои по сердцу - Леонид Ильич Борисов

подумать только, какую сцену устроят на острове мадам Шенель и ее супруг! А месье Рубан, домовладелец, — что будет делать он среди фантастической природы, под ослепительно голубым небом? А мадемуазель Катрин, сплетница и бой-баба, — она, пожалуй, передерется со всеми мартышками, и, в конце концов ее съест крокодил. Мой бог, что за чушь лезет в голову! Однако поставь на сцене нечто похожее на эту ерунду — и парижане останутся довольны, спектакли пойдут с аншлагом».

Жюль рассмеялся. Бабочка все летела и летела впереди него. Жюль перегнал ее, а потом повернул назад и пошел ей навстречу. Бабочка на лету ударилась о его грудь и замерла, сложив крылья. Она стала похожа на кораблик, поставивший свой единственный парус.

На бульваре оркестр духовой музыки играл «Турецкий марш» Моцарта. Взволнованный Жюль прикрыл бабочку шляпой. «Необитаемый остров (есть же такие острова!)… кругом океан (океан есть, много океанов!)… на пальмах сидят мартышки (их сколько угодно!)… полное безлюдье, тишина…»

Париж шумит, поет, играет. На набережной Сены стоят рыболовы с удочками в руках; белые и красные поплавки, как живые, ныряют в воду. Деловито пыхтят маленькие пароходики с высокими трубами. Остро, мучительно, всей силой души и сердца захотелось Жюлю тишины и одиночества. Бабочка бьется под шляпой. Жюль вошел в вестибюль Национальной библиотеки. Прохладно, очень тихо. Сегодня здесь мало посетителей, — книгам парижане предпочли цветы и музыку.

— Лети, — сказал Жюль, выпуская бабочку в раскрытое окно. — Лети: веку твоему скоро конец, — не буду укорачивать его. Лети, милая.

В читальном зале он подошел к высокому массивному барьеру и попросил атлас бабочек, сам еще не зная, зачем он ему. Получив огромную, толстую книгу — такой величины, как если бы здесь были собраны двенадцать романов Дюма, — Жюль прошел к «выставке новинок» — так окрестили постоянные читатели библиотеки прикрытую стеклом витрину, где регулярно демонстрировались книги по какому-нибудь одному предмету, на одну определенную тему. В свое время Жюля заинтересовала выставка книг, посвященных описанию моря, — одной витрины для семисот названий оказалось недостаточно, книги стояли на передвижных полках и стеллажах, лежали на мраморных подоконниках. Запомнилась Жюлю выставка, посвященная Африке и ее исследователям. То, что предлагалось читателям сегодня, свободно могло уместиться на маленьком столике. «Робинзонада», — прочел Жюль на плакате, укрепленном над витриной. Это его заинтриговало настолько, что он забыл об атласе бабочек и, подобно школьнику, стал рассматривать книги.

Здесь был «Робинзон Крузо» Даниэля Дефо на английском, французском, испанском, португальском, итальянском и немецком языках, украшенный гравюрами и иллюстрациями в красках; рядом с этой книгой покоилось «Путешествие вокруг света от 1708 по 1711 год» Вудса Роджерса со множеством карт и обширными примечаниями. Книгу эту Жюль прочел не так давно, и судьба матроса-шотландца Селькирка, прожившего на необитаемом острове четыре года, глубоко взволновала его. В массивном синем переплете лежала книга Кампе «Новый Робинзон» — о человеке, сумевшем обойтись на острове без тех инструментов, которыми предусмотрительно снабдил своего героя Даниэль Дефо.

А вот и «Швейцарский Робинзон» Висса, хорошо знакомый Жюлю с детства. Пройдет больше сорока лет, и знаменитый на весь мир Жюль Верн напишет продолжение этого романа и назовет его «Вторая родина». В предисловии к своему роману семидесятидвухлетний Жюль Верн скажет о влиянии робинзонад на свое творчество, даст перечень подобных книг и восторженно отзовется о «Робинзоне Крузо». Но это в будущем. Сегодня Жюль и не помышляет о том, чтобы стать знаменитым человеком, сегодня он смотрит на «Швейцарского Робинзона» и думает: что ж, если есть швейцарский, неминуемо кто-нибудь сочинит и немецкого, и бельгийского, и греческого Робинзона. Что же касается Робинзонов вообще, то, конечно, самый интересный из них тот, который гуляет теперь по всему свету вместе с Пятницей. Жюль хорошо помнит ненастный, дождливый день и себя самого с книгой «Робинзон Крузо» в руках — ее подарил отец «за успехи в науках». Книга была прочитана в два дня — за счет «успехов в науках», конечно…

На обложке «Швейцарского Робинзона» изображена парусная лодка и в ней длинноволосый, бородатый человек с подзорной трубой в левой руке. В перспективе горы и надпись: «Издание одиннадцатое». И еще одна тоненькая книжечка, под названием «Я был Робинзоном», в ней не больше сорока страниц, издана она в Мадриде в 1817 году.

Часы строго-назидательно пробили три раза. Жюль очнулся от мечтаний, — где только не побывал он за эти двадцать минут, что стоял подле витрины! О чем только не передумал за это время, — а думал он главным образом о том, что ему, как и Робинзону Крузо, даны все инструменты для того, чтобы устроить свою жизнь по возможности интересно и не в тягость другим людям. Но легче жить на необитаемом острове и там делать все, что тебе хочется, чем неуютно существовать в большом, шумном, равнодушном к тебе Париже и заниматься далеко не тем, что нравится.

Жюль сел за большой стол, не зная, чем и как увлечь себя. Он забыл об атласе бабочек; служитель напомнил ему о нем. Жюль положил перед собою атлас, раскрыл и снова закрыл. «Для чего понадобились мне бабочки?» — спросил он себя, невольно вспоминая живую бабочку, минут сорок назад севшую ему на грудь. Не она ли летает и сейчас вровень с окнами читального зала, не хочет ли она поблагодарить Жюля за его великодушный поступок?.. Вот она, бабочка! Темно-синие крылышки с красными полосами, длинное узкое тельце, тонкие серебристые усики. Бабочка села на раму окна и замерла; можно подумать, что она ищет Жюля, напоминая ему о далеких, волшебных странах, о таинственных, необитаемых островах, которые терпеливо ждут и просят, чтобы их населили добрыми трудолюбивыми и смелыми людьми…

Жюль возвратил атлас и попросил что-нибудь о необитаемых островах. Библиотекарь предложил Робинзонов — всех тех, что имелись в витрине.

— Я хочу получить книгу, — сказал Жюль, — в которой было бы изображено целое общество Робинзонов, — не тех, о которых мы читали в детстве, но таких, которые живут вне законов государства и сознательно наслаждаются полной свободой. Сознательно! Должна же быть такая книга.

Библиотекарь стал припоминать, что именно есть на эту тему. Он посмотрел в каталог, долго водил пальцем сверху вниз, пожимал плечами и поглядывал на Жюля.

— Ничего не могу найти, — сказал библиотекарь. — У нас насчитывается семнадцать названий подобных книг.

— Не то, не то, — упрямо проговорил Жюль. — Книги о Робинзонах, в сущности, представляют собою сочинения о том, как некий человек оказался на необитаемом острове и как он жил на нем. Правда, вы мне можете назвать книгу, в которой изображается