Свои по сердцу - Леонид Ильич Борисов

Жюль остался один. Догадывался ли он, что именно готовит ему Барнаво? Конечно, догадывался! Он даже прибрал в комнате, хотя в ней и прибирать было нечего: рояль (месяц назад Жюль перебрался к Иньяру), стол, комод, две кровати, три кресла. На всем немного пыли. На гво́здиках у двери висят полосатые и в клетку брюки, пальто, бархатная куртка. Жюль прикрыл одежду простыней, переменил в графине воду, перевернул ковер наизнанку, плотно закрыл окно.

Часы пробили двенадцать раз.

— Кто же придет? — вслух спрашивал себя Жюль. — Да и придет ли она, Жанна? Какое лекарство принесет она? Чем поможет мне?..

Все же он чутко прислушивался к шагам на лестнице. Не в окно же влетит благая весть, обещанная Барнаво. Хотя, чего доброго… Вот, кажется, кто-то идет. Да, кто-то поднимается по лестнице. Вот шаги замерли. В дверь постучали. Стук робкий, — так стучат очень нерешительные люди.

«Постучат еще раз, тогда открою», — решил Жюль.

Постучали еще раз — настойчиво и громко. «Мужская рука… — Жюль даже испугался чего-то. — Мой бог, за дверью Барнаво! Это он!.. А что, если Жанна? Пусть будет Жанна, все равно! Я очень хочу нежности, ласки, поцелуев…».

— Войдите, Жанна! — крикнул Жюль.

Дверь распахнулась, и в комнату вошла дама в темно-синем пальто, с большим саквояжем в руках. Дама поставила саквояж на стол.

— Мама! — крикнул Жюль.

— Мой сын! Мой сын! — не сдерживая слез, горячим шепотом произнесла дама, широко раскрывая объятия. — Сын мой! Жюль! Мой маленький бедокур, мечтатель! Что с тобой? Ты исхудал, ты бледен, — ты голоден? Я привезла тебе много всякой еды, Жюль! Скорее, скорее вынимай все из саквояжа! Скорее садись и ешь! Бог мой, — да что с тобою?

Жюль обнял старенькую полуседую маму, заглянул ей в глаза, вдыхая милый, ни с чем не сравнимый запах родного дома. Мадам Верн подвела своего сына к окну, покачала головой, судорожно прижалась к своему Жюлю.

— Ты чуточку постарела, мама!

— Ты превратился в скелет, Жюль!

— Как хорошо, что ты со мною, мама!

— Какое счастье видеть тебя, мой сын!

— Ты приехала в Париж по делу, мама?

— Да, конечно, — ради тебя, мой бог!

— Как же ты нашла меня, мама?

— Я получила письмо от Барнаво, он писал, что… Я не могу! Где Барнаво? Он должен прийти сюда…

— Сядь, мама, ты устала, ты приехала…

— Вчера, Жюль. Я остановилась…

— В гостинице против «Лирического театра», да? Там меня хорошо знают; тебе там хорошо?

— У Барнаво очень хорошо, Жюль! Он встретил меня на вокзале, привез в карете; он варил обед, читал мне твои рассказы; мы оба плакали и смеялись! Этот Барнаво гениальный человек, Жюль! Я удивляюсь, — почему его до сих пор не сделали министром иностранных дел!

— А что папа?

— Все скажу, Жюль, дай передохнуть. Устала. Мне уже пятьдесят два года, я стара, мой дорогой, — посмотри, мои волосы седеют, лицо в морщинах…

Мадам Верн сказала, что отец с прошлого года занимает должность председателя коллегии адвокатов, у него обширная практика, своя контора, а в ней верные помощники, друзья.

— Папа любит тебя, он тоскует по тебе, считает, что ты сбился с дороги, что ты забрался в дремучий лес, где тебя непременно съест злой великан. Не сердись, Жюль, на папу, он тоже стар, ему нелегко, он бывает прав…

Жюль дал понять матери, что он согласен с отцом, — литература — весьма неверное и даже опасное дело в том смысле, что ты имеешь все возможности разменяться на мелочи и тем погубить себя. Да, отец прав, — его старший сын забрался в дремучий лес, где бродят великаны; они бренчат на рояле и брызгаются чернилами, они пишут куплеты и порою голодают; но, несмотря ни на что, дорогая мама, литература сильнее всего. «Она мое призвание», — сказал Жюль. Мадам Верн не оспаривала доводы сына, — втайне она соглашалась с ним, догадываясь, что сын ее рожден для литературы и будет заниматься ею даже и в том случае, если станет адвокатом.

— Делай что знаешь, только не будь несчастным, — сказала мадам Верн.

Наступило время обеда. Мадам Верн заявила, что Жюлю ни о чем не нужно заботиться и хлопотать, — все необходимое она привезла с собой. Вконец сконфуженный Жюль исполнил приказание матери: открыл саквояж и начал доставать оттуда пакеты, свертки, банки, бутылки. Мадам Верн, вооружившись лорнетом, каждый номер своей гастрономической программы снабжала кратким примечанием:

— Твои любимые каштаны, Жюль; я поджаривала их сама и привезла самые горелые — по твоему вкусу. Это сыр. Понюхай, как он пахнет! Его нужно есть умеючи: много хлеба, поменьше масла и тонкую пластинку сыра. Здесь маринованный перец с цветной капустой и шантэнскими огурчиками. Этот хлеб испекла для тебя тетя Анна. Осторожнее, Жюль, ради бога, осторожнее! Ты сломаешь его, — это пирог! С мясом, рисом, яйцами и поджаренным луком. Эту банку с маслинами присылает мадам Дювернуа. Она по-прежнему держит собак и дрессирует белых мышей. У нее есть одна мышь, которая танцует канкан! Жюль, что ты делаешь! На яблочную пастилу кладешь жареную утку! Она вся пропахнет пастилой! Ну, тут ничего особенного, обыкновенная сметана, прованское масло, охотничьи сосиски. А это…

— Вино! — воскликнул Жюль. — Персиковая настойка!

— В последнюю минуту эту бутылку сунул в саквояж отец, — благоговейно произнесла мадам Верн. — Если бы ты знал, как он тебя любит! Как легко привлечь его на свою сторону!..

— Стараюсь изо всех сил, — весело проговорил Жюль. — Мы еще будем друзьями, вот увидишь! Я добьюсь этого!

— Я верю в тебя, Жюль! И отец, по-своему, верит в тебя. Ах, Жюль! Если бы ты решился… Если бы ты сумел написать рассказ про адвокатов! Поднял бы их престиж! Увековечил!..

Жюль расхохотался:

— И с приключениями, мама? О, я это сделаю, непременно! Как не пришло это в голову Пьеру Шевалье!..

— Пожалуйста, Жюль, напиши! Изобрази адвокатов как безупречных служителей добра и справедливости. Это понравится твоему отцу, да это так и есть. Это понравится всему сословию юристов. Сейчас они хлопочут о расширении своих прав, твой рассказ пришелся бы кстати. Дай мне кусочек сыру. Чокнемся, Жюль! Маленький мой! Твое здоровье!

— Твое здоровье, мама!

— Значит, ты напишешь такой рассказ?

— Конечно, не напишу, мама! Для такого рассказа нужен талант юмориста и сатирика. Прости, мама, я не заметил, как съел половину утки. Если б ты знала, как я люблю поесть!

— Ты упрям, Жюль!

— Весь в отца, мама.

— Ты нелепый человек к тому же!

— Весь в тебя, мама. Какой чудесный пирог! И подумать только, что такую прелесть где-то кто-то ест каждый день.