Свои по сердцу - Леонид Ильич Борисов

целая семья, оказавшаяся в положении Робинзонов. Но я имею в виду группу потерпевших крушение, человек шесть-семь, и все они добывают для себя все необходимое.

— Такой книги нет, — сказал библиотекарь. — Я понимаю, что́ именно вам нужно, — вы имеете в виду трудовое Сообщество, человечество в миниатюре, так сказать… Но, повторяю, такой книги нет и быть не может. Есть Робинзон-семья, если угодно, и много Робинзонов-одиночек.

— Почему же не может быть такой книги? — спросил Жюль.

— Смелая мысль, — тихо произнес библиотекарь и даже посмотрел по сторонам. — Робинзон — это ведь целое вместилище раздумий о…

— Чем же вы объясните это? — спросил Жюль, переводя взгляд с библиотекаря на бабочку; она снялась с оконной рамы и скрылась в густой листве каштана. — Почему люди боятся смелых мыслей?

Библиотекарь пожал плечами. Он был стар, он знал наизусть названия всех книг в читальном зале и полагал, что этого с него вполне достаточно. «Есть вот такие книги, и нет того, чего вам хочется. Почему нет? Очевидно, потому, что они еще не написаны. Напишут — и тогда милости просим, приходите к нам».

— Не думаете ли вы, — продолжал Жюль, — что интересующей меня книги нет потому, что… как бы это сказать… никому в голову не приходит изобразить группу людей, живущих вне воздействия законов… Я дурно выражаю мою мысль, — потому, наверное, что не ясно представляю себе людей, вернее, поведение их на такой точке земного шара, где они максимально независимы и свободны. Я, видите ли, юрист, — улыбнулся Жюль и тотчас поправил себя: — почти юрист! А поэтому и говорю о законах. Кроме того, один Робинзон — одна голова, а шесть или семь Робинзонов… Необходимо каждому дать какую-нибудь работу, каждый должен что-то уметь делать, и делать хорошо. Один из этих Робинзонов должен быть инженером — непременно! У них нет инструментов? Этот инженер сумеет сделать их. Признайтесь, хотели бы вы прочесть такую именно книгу?

Библиотекарь снисходительно улыбнулся и сказал, что ему пятьдесят пять лет, что он недостаточно юн для того, чтобы читать такие книги. Жюль охотно согласился, — да, для юношества книга о группе Робинзонов, живущих на необитаемом острове, была бы исключительно ценным подарком, разумным и весьма воспитательным чтением. Что касается читателя взрослого, то разве так нелепо думать, что на сотню сорокалетних всегда найдется десять-двенадцать человек, сохранивших в себе драгоценнейший дар детскости, способности быть по-юношески любопытным ко всем явлениям мира! В качестве примера Жюль указал на себя, — он с удовольствием читает книги, предназначенные для детей.

— Для меня все ново в мире, месье, — сказал Жюль. — Летит бабочка, и я смотрю на нее глазами пятилетнего ребенка. Это плохо? Странно? Наивно? Может быть, — Жюль даже ногою шаркнул перед библиотекарем и поклонился ему, — но я, простите, уважаю себя за это! Да, уважаю и счастлив! До свидания, месье!

Едва Жюль вышел из помещения библиотеки, как его окликнули. Он обернулся и увидел Иньяра. Шляпа на затылке, трость на плече, идет и насвистывает.

— Поздравь меня! — сказал Иньяр. — Я подписал договор на музыку к водевилю! Одно действие, три танцевальных номера, три арии и дюжина реприз. Помоги мне, напиши два-три куплета!

Жюль ничего не ответил. Он шел, как загипнотизированный, глядя куда-то вдаль.

— Да что с тобой? Можно подумать, что ты блуждаешь на необитаемом острове.

— Угадал, Аристид. Ты проницателен, как Барнаво. О, если бы мне дали год полнейшей свободы! Двенадцать месяцев независимости — что хочу, то и делаю! К черту водевили, пьесы, арии и куплеты! Ах, Аристид, Аристид, завидую тебе, — ты не тщеславен, не самолюбив и, кажется…

Жюль хотел сказать: «Кажется, не способен на что-нибудь настоящее…» — но удержался: он любил своего друга и искренне был привязан к нему. Никому неведомо, о чем мечтает этот человек, — может быть, и у него есть свой необитаемый остров, только бедный Иньяр не знает дороги к нему… Жюль тоже не знает пути к примечтавшемуся своему острову. Да и существует ли он? Есть ли еще на свете необитаемые острова?..

— А если нет, — нужно выдумать их! — воскликнул Жюль.

— Ты что? — спросил Иньяр. — Если ты думаешь, что твое восклицание годится в качестве первой строчки куплета, то весьма ошибаешься. Куплет должен быть легким, острым, — вот слушай, я насвищу.

— Оставьте, метр, я кое-что смыслю в той гигантской работе, которая сушит ваш мозг, — сказал Жюль. — Лучше обратите внимание на даму в зеленой шляпе, нетерпеливо постукивающую каблучком, — видите? По-моему, она ждет вас, сударь, вы опоздали, вам здорово влетит.

— Дама в зеленой шляпе? — Иньяр посмотрел по сторонам. — Ах, вот эта! Ты ошибся, — это не дама, это всего лишь Валентина Бижу, натурщица Гаварни!

— Торопись, Аристид! И не надо насвистывать, — мне надоели эти мотивы!

— Все же, мой друг, приготовь к вечеру дюжину куплетов, — попросил Иньяр. — Папаша Кубэ хорошо платит, — ну что тебе стоит!..

— Ах, Аристид, если бы ты только знал, что́ это мне стоит! — со вздохом произнес Жюль.

И было в этих словах так много тоски, боли и отчаяния, что Иньяр на минуту задержал свою руку в руке Жюля, а потом долго глядел ему вслед, помахивая тростью и не обращая внимания на мадемуазель Бижу.

Глава двенадцатая

БУДНИ

Пьер Шевалье сказал Жюлю:

— Почти ежедневно происходят железнодорожные катастрофы у нас и за границей, в особенности в Америке и Англии, реже в Германии: немцы аккуратный народ! Дальше: ежедневно у нас, в Париже, убивают людей, в Сену бросаются безработные и обманутые в любви. Мальчишки, начитавшись Купера, покидают родительский дом и бегут в пампасы и прерии. Этих путешественников настигают обычно в Гавре. Очень немногим удается переплыть океан или хотя бы Ла-Манш. Дальше: ежедневно горят дома на окраинах Парижа, в огне погибают драгоценности и документы…

— Вы забыли о людях, — прервал Жюль.

— Из людей, погибших в огне, не выжмешь и страницы, — кинул Пьер Шевалье. — Сгоревшие документы — готовый сюжет, богатейшая фабула! Дальше: каждое утро в Париже находят не меньше десятка подкинутых младенцев обоего пола. В Париже влюбляются, любят, расстаются на неделю и навсегда, проливают потоки слез от горя и радости…

— Слеза от радости не стекает с подбородка и щек, как сказал какой-то мудрец, — опять перебил Жюль.

— Бог с ней, со слезой радости, — махнул рукой Пьер Шевалье. — Талантливый человек использует и такую слезу, а вы не лишены дарования, мой друг. Дальше: ежедневно где-нибудь дерутся, льется кровь, на бирже падают бумаги и акции, разоряются одни и богатеют другие. Каждый день