Белый танец - Рита Навьер

Ещё, как назло, у Тани нет телефона. А письма писать я, оказывается, не очень-то умею. Пока выжму из себя несколько строк – все мозги набекрень. Хотя её письма читаю и перечитываю многократно – хоть какая-то отдушина.

Когда был на зимних каникулах, просил её, всячески уговаривал уехать со мной в Новосибирск. Но она упрямо твердила одно: нет, не могу, нельзя, как я маму оставлю? Как будто мама у неё немощная. Или, может, это я такой плохой сын и чего-то не понимаю?

Историк нашей встрече очень обрадовался, да и я тоже. Мы всегда ладили, он мировой мужик и отличный педагог. Спросил меня, как жизнь. Я по привычке бодро отрапортовал, что всё замечательно. Ну не говорить же ему, что от тоски порой выть хочется.

Нет, если разобраться, то всё и правда хорошо. Учёба давалась легко. Даже легче, чем в школе. По части комсомольской работы тоже всё как надо: активно участвую в общественной жизни, вот сейчас студотряд собираем… в общем, папа был бы доволен.

И с тёткой живётся неплохо. Она, как творческий человек, не без причуд. Забывает всё на ходу, одевается, на мой взгляд, очень уж экстравагантно или вот, например, требует, чтобы я звал её Анечкой или, на худой конец, Аней – все, мол, так её зовут. А мне дико – она же сильно старше. Правда, потом ничего, привык. Зато в мою жизнь она особо не лезет, а когда отец звонит, клятвенно заверяет его, что я все вечера сижу зубрю, друзей-подруг не вожу и сам не гуляю.

В целом, она недалека от правды, но у меня сложилось впечатление, что и гулял бы – она бы не выдала.

Однажды тётя вскрыла письмо от Тани. Я, конечно, разозлился. А Аня прямо загорелась: расскажи да расскажи. Это так романтично, ах!

Я сначала отнекивался, но потом сдался. А потом и вовсе вошёл во вкус так, что выложил любопытной тётушке всю нашу историю – видать, намолчался, вот и понесло. Ну или просто Аня хорошо умеет слушать.

С тех пор она живо интересуется, что у нас да как. А у нас – никак. Отношения на расстоянии – это идиотизм и пытка. Но что делать?

На майские праздники я собирался съездить к родителям. На самом деле, я рвался, конечно, к ней, к Тане. Представлял себе нашу встречу, предвкушал… только вот встречи не вышло.

В тот день, когда мы виделись с историком, только позже, вечером, меня неожиданно скрутило. Оказалось, аппендицит. Правда, я не сразу это понял, терпел, кряхтел, поначалу вообще думал, что отравился – мы с историком заходили в какой-то сомнительный кафетерий. И Аня как раз на пару дней уезжала на выставку, приехала – а тут я бледный и загибаюсь. Вызвала скорую, ну и в общем, накрылась моя поездка. До майских праздников оставалось меньше недели, а врач со скорой сказал сразу, что в больнице продержат дней десять, и это если осложнений не будет.

Наши из универа навещали меня каждый день, скучать не давали. Аня тоже пару раз забегала. Она ухватилась за какую-то халтурку – оформляла к Первомаю Дом культуры, работала там до позднего вечера, ну и в часы посещений не успевала. Вот только два раза и вырвалась.

Первый раз примчалась буквально на минуту, а второй – посидела подольше. Извинялась, что забросила меня, любимого племянничка, что приходит с пустыми руками, что всё на бегу и впопыхах… Я отмахивался, мол, ничего страшного.

Потом она пристала, отчего я такой кислый. Ну, у меня и правда настроение было хуже некуда. Но это и понятно, чему тут радоваться-то? Особенно переживал ещё и потому, что Таня ведь не в курсе, ждёт меня, я ведь обещал...

– Ну, давай я ей позвоню, расскажу? – предложила Аня.

– Что расскажешь?

– Правду. Скажу, что прооперировали тебя, поэтому приехать не сможешь.

– Нет, не хочу, чтобы она волновалась. Да у неё и телефона дома нет.

– Можно без подробностей. Вызову на переговоры, ну и просто скажу, что не сможешь приехать и всё.

– Она ведь расспрашивать начнёт. Лучше дай ей телеграмму.

– Ну ладно, – согласилась Аня.

– Только ты завтра дай, – воодушевился я. – Или в крайнем случае – послезавтра, а то телеграф первого мая работать не будет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Хорошо, хорошо, не волнуйся, – пообещала тётя.

Мне даже чуть легче стало.

Потом, когда уже выписался из больницы, узнал, что до телеграфа моя заполошная тётя не дошла, но придумала другой выход – позвонила Надьке, попросила, чтобы та нашла в школе Таню и ей передала, что я не приеду.

Надька подтвердила: нашла, передала. Но я всё равно на всякий случай отбил Тане телеграмму задним числом. Позже вызывал её на переговоры, но она почему-то не пришла. Не смогла, наверное.

***

В конце июня в Новосибирск приехали родители с Надькой. Я от отчаяния чуть не взвыл. Я-то рассчитывал сразу после сессии рвануть домой, но отец упёрся: помогай сестре поступать. Мы семья. И в такой ответственный момент мы должны быть вместе.

Надька, кстати, провалила все экзамены, но у папы остались здесь какие-то связи и её всё же удалось втиснуть на экономический факультет.

За это время я раз пять вызывал Таню на переговоры – и всё без толку. Неужели она так жестоко обиделась, что я не приехал в мае?

Мне не терпелось поговорить с ней, не терпелось увидеться, и я просто изнемогал, пока длилась вся эта канитель с Надькиным поступлением.

Я даже сподобился написать длиннющее письмо, но и оно осталось без ответа. Закралась мысль, что ни черта Надька ей не передавала. Но даже если и так, Таня ведь получила мою телеграмму…

Попал я домой только в августе. Один. Родители с Надькой отправились на море.

Отец требовал, чтобы и я тоже поехал с ними: мы же семья, должны быть вместе. Но тут уж я отказался наотрез: не поеду, хочу домой и всё тут.

Мама уговаривала и удивлялась: как можно не хотеть на море?! Отец метал громы и молнии: как это я посмел его ослушаться?!

В конце концов, Надька сдала меня с потрохами:

­– Ой, неужели непонятно? У него же там любовь.

– Кто она? – почти в унисон спросили мать с отцом.

– Дочка нашей бывшей домработницы. Вот он к ней и рвётся.

Про Таню я родителям не рассказывал и, наверное, зря. Только Надька не права – я вовсе не стеснялся Таню. Просто не считал нужным им об этом рассказывать. Моя ведь жизнь.