Вацлав Нижинский. Воспоминания - Ромола Нижинская

новые представления «Фавна». Немедленно спросили о причине этого, и Дягилеву сообщили, что полиция против последнего жеста, который Нижинский делает, когда его Фавн лежит на покрывале. Сергей Павлович и остальные решили схитрить. Они попросили Нижинского изменить это последнее движение, но он отказался и сказал, что не видит в своем замысле никакого оскорбления для общественной нравственности. Тем не менее в двух или трех следующих представлениях концовку балета немного изменили, но заметной разницы между старым и новым концом не было.

Следующее утро очень удивило и всех русских артистов, и парижскую публику. На первой, редакционной странице газеты «Матэн», такой же влиятельной, как «Фигаро», появилась статья — ответ Кальметту, и под ней стояла подпись не кого-нибудь, а самого Огюста Родена. Он писал:

«Похоже, что в последние двадцать лет искусство танца поставило себе задачу научить нас любить красоту тела, движения и жеста. Вначале к нам явилась с другого берега Атлантики знаменитая Лои Фуллер, которую по праву называют человеком, омолодившим танец. Затем прибыла Изадора Дункан, которая учит старому искусству в новой форме, а сегодня мы видим Нижинского, который обладает одновременно талантом и профессиональной выучкой. Интеллектуальное содержание его искусства так богато и разнообразно, что он почти гениален.

В танце так же, как в скульптуре и живописи, полету и движению вперед мешают обычная лень и неспособность омолодиться. Лои Фуллер, Изадора Дункан и Нижинский вызывают у нас восхищение потому, что они в очередной раз вернули свободу инстинкту и заново открыли в традиции ее душу и основу — уважение и любовь к природе. Вот почему они способны выразить все чувства человеческой души.

Последний из них, Нижинский, имеет перед остальными явное преимущество — физическое совершенство, гармоничность пропорций тела и необыкновенную способность изгибать это тело так, что оно выражает самые разнообразные чувства.

В „Петрушке“ он печальный мим, в „Видении розы“ последним прыжком улетает в бесконечность, но ни в одной роли Нижинский не был таким чудесным и восхитительным, как в „Послеполуденном отдыхе фавна“. Ни прыжков, ни подскоков — только позы и жесты полусознательного животного. Он вытягивается, изгибается, наклоняется, скрючивается, выпрямляется, идет вперед и отступает назад; его движения то медленные, то резкие, нервные, угловатые; его глаза подглядывают, руки тянутся вперед, ладони то раскрываются, то сжимаются, голова отворачивается от зрителей и обращается назад. Его мимика и пластика полностью гармонируют одна с другой; все его тело выражает то, что подсказывает его ум. Он прекрасен красотой античных фресок и статуй; он — идеальная модель, о которой с тоской мечтает любой художник.

В момент, когда поднимается занавес и Нижинский лежит на скале, вытянувшись во весь рост, прижимая к губам флейту, его можно принять за статую. И нет ничего более трогающего душу, чем его последнее движение в конце спектакля, когда он бросается на землю и страстно целует брошенное покрывало.

Я хотел бы, чтобы каждый артист, который действительно любит свое искусство, смог увидеть это совершенное воплощение древнегреческого идеала красоты».

Можно представить себе, какие чувства вызвало у Кальметта и у критиков, осудивших «Фавна», это признание работы Нижинского, которое публично принес ему в дар величайший из современных скульпторов. Сказать еще что-нибудь против «Фавна» стало невозможно. Но Кальметт не желал быть смешным и потому напал на Родена.

«Я глубоко восхищаюсь Роденом как одним из самых прославленных и даровитых скульпторов, но должен сказать, что не могу согласиться с его мнением по вопросу морали в театре. Я лишь должен напомнить, что он, бросая вызов правилам приличия, выставляет в бывшей часовне Святого Сердца и в покинутых почтенными монахинями комнатах особняка Бирон целый ряд достойных порицания рисунков и скульптур, изображающих в более грубой форме и более подробно те бесстыдные позы из „Фавна“, которые были справедливо освистаны в Шатле. И теперь, когда я высказываю свое личное мнение, я должен признать, что отвратительные телодвижения, которые танцовщик показал на сцене вчера вечером, вызывают у меня меньше негодования, чем то зрелище, которое Роден каждое утро устраивает в старинном монастыре Святого Сердца для огромной толпы истеричных поклонниц и самодовольных снобов. Невозможно представить себе, что государство приобрело особняк Бирон за 5 000 000 франков только для того, чтобы позволить самому богатому из наших скульпторов жить в нем. Вот это — настоящий скандал, и правительство должно положить этому конец».

Началась борьба, охватившая весь мир. Против Кальметта поднялась целая буря протестов. Поклонники Родена пошли в бой. Г-н Пьер Мортье, редактор «Жиля Блаза», бросился защищать Родена, указал, что тема «Фавн» — это лейтмотив роденовского искусства, и заявил, что государство вместо того, чтобы изгнать Родена из особняка Бирон, как предложил Кальметт, должно бы оставить там скульптора до конца его жизни и превратить особняк в Музей Родена с условием, чтобы скульптор завещал свои работы Франции; так и сделали позже.

Была начата кампания в поддержку Родена, и в списке ее участников были имена самых видных представителей искусства, литературы и политики Франции — бывший президент Лубе, премьер-министр Пуанкаре, Леон Буржуа, Клемансо, Аристид Бриан, Барту, Аното, Анатоль Франс, Мистраль, Жюль Леметр, Моне, Бенар, Морис Баррес, Октав Мирабо, Поль Думер, Жак-Эмиль Бланш, Рафаэли, Зулоага, Катулл Мендес, Мари Казен, Жюдит Клодель и многие другие. После этого вся остальная парижская публика старалась попасть на представление «Фавна»: каждый хотел сам разобраться в вопросе, который так взбаламутил мир интеллектуалов. Но попасть на спектакль было настоящим подвигом, поскольку все билеты на Русский сезон были проданы еще много недель назад. Люди пускали в ход любое возможное влияние и политическое давление, чтобы получить место в зрительном зале Шатле.

Затем в «Фигаро» была опубликована огромная карикатура Форена, на которой был изображен Роден в своей мастерской, которую он поместил во дворе особняка Бирон. Входит натурщица, ее платье перекинуто у нее через плечо.

«Мастер, где мне положить одежду, когда я буду позировать?»

Роден: «Прямо здесь, в часовне».

Это было удачно задумано: расчет был на то, чтобы разозлить религиозных жителей пригородов. К Родену бросилась на помощь огромная толпа новых сторонников. Новую петицию подписали посол России Извольский, сенаторы Дюбо, д’Эстурнель, де Констан, Гастон Менье; господа Эдмон Арокур, Пьер де Нолак, госпожа Доде — супруга Альфонса Доде и госпожа Люси Феликс-Фор. Критик Луи Восель нанес удар по художнику Форену, заявив, что Форен не имеет уважения к себе в вопросах эстетики, раз унизился до того, что в первую очередь рисует карикатуры. Составление отчета об этих событиях было поручено правительственной комиссии, которой покровительствовали президент Французской Республики и