Великая Белая Бездна - Бэзил Коппер

ел, спал и делал тысячи других вещей, но я до сих пор не имею четкого представления о том, как я проводил свое время. Не знаю также, сколько дней я провел в пути, но простые подсчеты показали, что возвращение отняло у меня куда меньше времени, чем наше путешествие на север. Страх придавал мне силы и поддерживал меня во время долгого испытания, которое привело меня на грань безумия; миля за милей оставались позади, но ничто даже не пошевелилось в их унылом однообразии; и единственными звуками, когда пульс затих, были стук крови в моей голове и сухое эхо моих ног, стремглав несущихся по этим коридорам вечности.

В конце концов я попал в благословенную темноту дальних пещер, собирая припасы по мере того, как я добирался до различных тайников и хранилищ, трагических напоминаний о моих погибших коллегах. Иные предметы я отбрасывал как слишком громоздкие или ненужные. По мере того, как проходили дни, а меня никто не преследовал и я не замечал никаких признаков преследования, моя решимость укреплялась, а вместе с ней и моя физическая выносливость. Я добрался до Галереи мумий, показавшейся мне вдвойне отвратительной при мысли о том, что лежит в этих рядах безмолвных сосудов. Компас милостиво указал мне юг, и он-то, вместе с некоторым количеством фотографий и кое-какой провизией, был всем, что я взял с собой к подземному озеру.

Здесь, вконец измученный, я впал в ступор и, должно быть, проспал что-то около двух дней и ночей; у меня не было возможности записывать даты, но каким-то образом я сохранял достаточное присутствие духа, чтобы заводить свои часы каждую ночь и утро. В промежутках сознания между провалами прерывистого сна я, очевидно, автоматически также их заводил, поскольку не могу вспомнить, чтобы они когда-либо останавливались. Это в немалой мере помогло мне сохранить рассудок: я не раз просыпался от успокоительного тиканья часов рядом с моим ухом, когда растягивался на твердом камне или податливом песке берега.

Теперь я горько сожалел, что не захватил с собой самое необходимое. Если бы что-нибудь случилось с вездеходами или я не смог бы их завести, мне пришлось бы полагаться на батарейки в налобном фонаре. Они наверняка разрядились бы задолго до того, как я смог бы преодолеть долгие мили пути, и тогда я действительно впал бы в вопящее безумие. Я также очень жалел, что не смог взять с собой записную книжку Скарсдейла или его машинописный перевод «Этики Югора», в которой содержался ключ к разгадке всей тайны. Но они остались с профессором в том проклятом зале Великой Белой Бездны и, несомненно, были утрачены навсегда.

Должно быть, прошла неделя или больше с тех пор, как началось мое стремительное бегство, когда я наконец сел в резиновую лодку со своим небольшим грузом и поплыл в туман и странное сияющее свечение этого жуткого Стикса.

Именно тогда или на каком-то этапе переправы я забыл на берегу либо потерял часть своих фотоматериалов; мало того, вода, попавшая на дно лодки, испортила несколько драгоценных негативов, особенно те, на которых были запечатлены слизни, с которыми мы столкнулись в нашей первой битве с участием меня, Скарсдейла и Прескотта. С тех пор в одинокие ночные часы, под вой ветра вокруг дома, я часто задавался вопросом, было ли это случайностью или, быть может, проделано намеренно. Безусловно, от меня не ускользнула возможность того, что эти существа располагали какой-то злокозненной внеземной силой, действующей на расстоянии.

Оказавшись на противоположной стороне озера, я снова отдохнул и, как и прежде, собрал свежие припасы и выбросил ненужные. Мой мозг все еще оставался онемевшим и замороженным, и я позаботился о том, чтобы выпить достаточно виски и тем самым притупить разум, не воздействуя на прочие способности. То было путешествие, совершенное автоматом, функционирующим исключительно благодаря хорошему физическому здоровью и движимым только страхом и желанием выжить.

Я едва осмеливался надеяться, что найду вездеходы в сохранности, но они были там, укрытые брезентом, и каждый был болезненным напоминанием о товарищах, которых я потерял. Я механически нажимал на тумблеры и приводил в действие динамо, пока каверны снова не отозвались эхом на пульсирующий гул двигателей. Укрывшись за своей металлической броней, я двинулся обратно по туннелям, черпая силы в рокочущем гуле машины и бледном сиянии прожекторов.

Я ехал на максимальной скорости, не останавливаясь и не отрываясь от руля; это была замечательная гонка, требовавшая такой фантастической концентрации, что я едва ли сумею когда-нибудь повторить ее снова. Когда я увидел тонкую полоску дневного света у входа в пещеры, ведущую к благословенному земному воздуху, мои руки дрогнули на рычагах управления, и я заплакал.

3

Сейчас я живу, как тень моего прежнего «я», в компании лишь моего старого друга Робсона, которому я рассказывал эту историю не один, а сотни раз. Ночной ветер завывает над землей и стучится в ставни в этих широтах, и я снова переживаю опыт Большой северной экспедиции, и мне становится страшно. Я обязан своей жизнью нескольким туземцам, которые нашли меня в пустыне, где я слепо блуждал в вездеходе, и указали мне правильное направление к Равнине Тьмы и гостеприимному городку Нильстрем.

Здесь я задержался всего на день; затем, оставив наш запасной вездеход в качестве платы за услуги старосты, я с предоставленными им проводниками снова отправился в путь и наконец добрался до Зака. Там история расплывается и заканчивается. Там я очень сильно заболел. Я уже рассказывал кое-что об этом; моя болезнь, сопровождавшаяся лихорадкой, продлилась несколько месяцев. Я пришел в себя в лазарете лайнера «П. и О.»[10], направлявшегося в Англию через Бискайский залив.

Из всего снаряжения, бывшего при мне, остались только камера, некоторое количество фотографий и несколько личных вещей. Но я был жив; это было все, что имело значение — тогда.

Я живу практически вне мира; мое здоровье безвозвратно подорвано, мои ночи бессонны, мое лицо бледно, как у призрака. Я боюсь снов. Иногда лунными ночами я стою у окна и смотрю на серебряный диск, безмятежно парящий над верхушками деревьев, и думаю, что он освещает далекие Черные горы, и не могу подавить дрожь при мысли о кощунственных мерзостях, которые скрываются под ними.

Недавно небесные огни были замечены снова; я боюсь, что Пришествие близится, и тревога за благополучие человечества переполняет мое сердце. И все же мне не верят, и никогда не поверят, хотя Робсон и несколько других научно мыслящих людей испытывают предчувствие конца. Ибо конец должен наступить.

Почему мне