Патрик Мелроуз. Книга 1 (сборник) - Эдвард Сент-Обин

— Это все надо оставить позади, — вещал Пьер. — Родителей, всю эту херню. Надо изобрести себя заново, чтобы обрести индивидуальность.

— Конечно, — сказал Патрик. Он знал, что с теориями Пьера лучше не спорить.

— Американцы постоянно говорят про индивидуальность, но у них нет ни одной собственной идеи, они думают то же, что и остальные. Мои американские клиенты трахают мне мозги, чтобы показать, какие они особенные, но делают это все одинаково. Я больше не имею дела с американскими клиентами.

— Люди считают себя индивидуальностями, потому что на каждом шагу говорят «я», — заметил Патрик.

— Когда я умирал в лечебнице, — сказал Пьер, — j’avais une conscience sans limites[28]. Я знал все, буквально все. И после этого я не могу воспринимать всерьез социологов и психологов, которые говорят, что ты «шизофреник», или «параноик», или средний класс, или какой-то еще класс. Эти люди ничего не знают. Они думают, будто знают про человеческий мозг, но они не знают ничего, absolument rien[29]. — Пьер сурово глянул на Патрика. — Все равно что поручать кротам руководство космической программой, — фыркнул он.

Патрик сухо рассмеялся. Он уже не слушал Пьера, а искал вену. Как только в шприце заалела струйка крови, он вдавил поршень, вытащил шприц и теперь уже сразу его промыл.

Сила и мягкость героина ошеломили его. Кровь сделалась тяжелой, словно мешок с монетами, и Патрик благодарно вернулся в свое тело, которое наконец вновь обрело единство, утраченное в катапультирующем выбросе кокаина.

— Вот именно, — прошептал он, — все равно что кротам… Господи, до чего хороший смэк.

Он медленно закрыл глаза.

— Чистый, — сказал Пьер. — Faîtes attention, c’est très fort[30].

— Ммм, чувствую.

— Это медицина, чувак, медицина, — напомнил Пьер.

— Что ж, я полностью вылечился, — прошептал Патрик, улыбаясь самому себе.

Он чувствовал, что все будет хорошо. Огонь в камине, когда снаружи бушует гроза, ливень стучит по стеклам. Струи из дыма, дым растекается сверкающими лужами. Мысли чуть мерцали по краю расслабляющей галлюцинации.

Он почесал нос и открыл глаза. Да, на прочном основании героина можно будет всю ночь играть с кокаиновыми нотами и не сойти с ума окончательно.

Но для этого требовалось остаться одному. С хорошим наркотиком одиночество не просто терпимо — оно становится непременным условием.

— Куда мягче того персидского смэка, — проговорил Патрик. — Плавная устойчивая кривая… как… э… как полированный черепаховый панцирь. — Он снова закрыл глаза.

— Самый сильный смэк в мире, — просто ответил Пьер.

— Йа, — протянул Патрик. — В Англии его почти не достать, вот же досада.

— Тебе стоит переехать сюда.

— Хорошая мысль, — дружелюбно сказал Патрик. — Кстати, который час?

— Сорок семь минут второго.

— Ой, мне пора спать. — Он аккуратно убрал шприцы в нагрудный карман. — Очень рад был с тобой повидаться. В ближайшее время позвоню.

— О’кей, — ответил Пьер. — Я бодрствую вплоть до послезавтрашнего утра.

— Отлично, — кивнул Патрик.

Он надел пиджак и пальто. Пьер встал, отпер четыре замка и выпустил Патрика на площадку.

7

Патрик обмяк в кресле. Всякое напряжение ушло. На краткий миг он был совершенно спокоен.

Однако скоро внутри него устроился новый персонаж, расправил его плечи и выпятил его живот, запуская очередной приступ компульсивного обезьянничества.

Толстяк (отодвигая кресло, чтобы уместить свое непомерное пузо): Я чувствую, что должен высказаться, сэр, о да, хотя «должен» — недостаточно сильное слово для обязательства, которое движет мною в данном вопросе. Моя история проста, это история того, кто не умно любил, но сильно{68}. (Смахивает слезу.) История человека, который ел не из жадности, а от страсти. Не буду скрывать, сэр, еда всегда была смыслом моей жизни. В развалинах этого старого тела погребены следы самых изысканных блюд в истории человечества. Когда лошади падали под тяжестью моей туши, когда ноги у них подламывались или легкие их захлебывались собственной кровью либо когда отказывался от бесплодных попыток втиснуть себя между сиденьем и рулем спортивного автомобиля, я утешал себя мыслью, что вес мой завоеван тяжким трудом, а не просто «набран». Разумеется, я обедал во французских Ле Бень и Ле Бо, но я обедал также в Кито и Хартуме. А когда кровожадные яномамо угощали меня человечиной{69}, никакие предрассудки не помешали мне взять добавку. Да, сэр, не помешали. (Мечтательно улыбается.)

Няня (пыхтя и отдуваясь): Человечиной! Этак до чего можно дойти? Ты всегда был странным мальчиком.

— Ой, помолчи! — безмолвно выкрикнул Патрик, резко поворачиваясь в своих хождениях по выцветшему зеленому ковру.

Гэри (с очаровательным вздохом возводя очи горé): Меня зовут Гэри, и сегодня я буду вашим официантом. Могу порекомендовать человечину и безнатриевую нервную дрожь колумбийского кокаина с гарниром из белого китайского героина.

Пит Нарк: А «Ховис» у вас есть?

Миссис Нарк: Да, мы хотим «Ховиса».

Закадровый голос из рекламы «Ховиса»{70} (музыкальная тема из «Улицы Коронации»{71}): Помню, в молодости я заскакивал к дилеру, покупал пол-унции кокса и четыре грамма смэка, заказывал ящик шампанского у «Братьев Берри», вел девчонку в «Мирабель», и у меня еще оставалась сдача с фартинга. Эх, было времечко!