Рецепты идеального брака - Мораг Прунти

Она помогла мне организовать свадьбу и была лучшей помощницей в течение самого торжества. Она нашла способ быть милой с Дэном — она сконцентрировалась в основном на том, как он выглядит, отчего он краснел, как школьница, а у меня возникало такое чувство, будто я вышла замуж за Чиппендейла, но я это вытерпела. Я сказала себе, что это просто стиль Дорин. У нее было странное чувство юмора, и я вполне им наслаждалась, когда ее остроты были направлены в адрес других людей, но мне трудно было оценить ее шутки, когда они касались меня и моего нового мужа.

Думаю, что с тех пор как я переехала из города, мы с Дорин были заняты налаживанием новой жизни. Но я подозреваю, что Дорин чувствовала себя оставленной на обочине, поскольку изменения в моей жизни были связаны с тем, что я нашла себе мужа. Она не хотела, или ей не был нужен мужчина, но она зависела от меня, потому что за малейшей эмоциональной поддержкой она обращалась ко мне. После моей свадьбы Дорин зациклилась на своих друзьях-геях из мира моды, и когда бы я ей ни позвонила, она либо приходила в себя после очередной вечеринки, либо собиралась на следующую. Я чувствовала, что она слишком явно протестует, не находя слов, чтобы сказать мне, что скучает.

Но с тех пор как я связалась с Дэном, я обнаружила, что тоже по ней скучаю.

Мы с Дорин пережили и повидали вместе правление нескольких-президентов, дневное сияние драгоценностей, слезы в жилетку, новую кухню, множество бойфрендов и выкурили тысячи пачек сигарет. Мы критиковали рестораны, «уделывали» Флоренцию, танцевали под Диану Росс. Мы организовывали друг для друга ужины по случаю дней рождения, утешали матерей друг друга, брали друг у друга интервью по поводу новейших веяний в той или иной области, и в одну из ужасных пьяных ночей даже намазали друг другу подмышки воском.

Дорин, как никто, умела меня рассмешить, а в тот момент смех мне был нужен больше, чем что-либо другое. Мне нужно было разбить те дурные чары, которые околдовали мой дом, а нет на свете ведьмы лучшей, чем Дорин, которая смогла бы разобраться во всем этом дерьме и расписать все, как есть.

Поэтому в тот вечер я написала ей электронное письмо и пригласила ее прошвырнуться в Йонкерс на выходные.

— Я ухожу, Бернардина, — крикнул Джеймс, стоя в дверях. — Автобус от церкви Богоявления будет в пять часов, если ты захочешь закончить пораньше и поехать в собрание Святой Марии, — после того как я не ответила, он повторил: — Бернардина?

Джеймс зашел в спальню и увидел, как я роюсь в своем гардеробе в поисках пальто.

— Что ты делаешь? Мэй будет здесь через несколько минут.

Было около двенадцати, и мой муж был полон воодушевления. В это утро он смотрел визит понтифика по телевизору.

— Смотри, Бернардина, показывают епископа Имона Кэси, — кричал Джеймс. — Господи, он все же великий человек, такая выдержка. Иди, Бернардина, ты все пропустишь!

Я не могла на это смотреть. Днем раньше в неверии и отчаянии я смотрела на толпы народа в Дублине и Дрогхеде. Очередь из десяток тысяч людей растянулась на мили; празднующие, поющие гимны верующие, уж, конечно, они увидят преемника Святого Петра, когда он пролетит над ними на вертолете, подобно оранжевому орлу. Телевизионные камеры снимали папу римского с близкого расстояния, его руки были приветственно простерты в благословляющем жесте, но эта близость была ложной. Если сам понтифик был лишь белой точкой среди тысячной толпы, то как я могла надеяться, что разыщу в ней Майкла Таффи?

За неделю до этого я пыталась убедить себя в том’, что увидеть понтифика было моей детской фантазией. Что наша с Майклом общая судьба таинственным образом проведет нас друг к другу сквозь толпы людей,’заполнившие поля. Большую часть нашей жизни мы провели порознь, но какая-то часть меня все еще гадала, были ли мы с Майклом действительно предназначены друг для друга. Раз уж там будет папа римский, то и Бог будет нам в помощь. А судьба во многом зависела от Бога.

— Что надеть? — спросила я Джеймса, держа в руках темно-синий плащ и кардиган с капюшоном, который Ниам прислала мне из Нью-Йорка.

— Надень плащ, — сказал Джеймс. — Похоже, будет дождь.

Он, конечно, был прав, но я решила надеть подарок моей дочери из Нью-Йорка. На удачу.

В три часа дня, когда вертолет понтифика приземлился у базилики, толпа издала приветственный вопль. Пятьдесят тысяч четыреста человек слились в одну гигантскую массу, испытывающую благоговейный трепет. Это была экзальтация.

Совершенно недооценив размер толпы, я оставила Мэй и прочих в парке и направилась в толпу, слепо ища Майкла. Я знала, что веду себя необычно. И я все равно шла и шла, ожидая, что толпа расступится. Но чем дальше я шла, тем больше становилось людей вокруг. За несколько мгновений я потерялась среди леса тел. Я потеряла ориентацию и не знала, где север, а где юг. Знакомый пейзаж Кнока расплылся, и я могла видеть только траву у себя под ногами и людей, обступивших меня со всех сторон. Серое небо как будто опустилось на нас. Это был один из таких дней, когда рассветные лучи с трудом пробивают себе дорогу, а после полудня сразу смеркается. Мой кардиган стал холодным и влажным на ощупь, и его сырые края оттягивались вниз. Колени начали болеть от начинавшегося артрита (той болезни, которая ассоциировалась у меня со старостью, а потому я ее отрицала). Мне хотелось сесть.

Когда мы услышали над головой жужжание вертолета, в толпе, будто по волшебству, пронесся гул. На секунду, пока все пытались понять, что происходит, воцарилась тишина: на самом деле, может ли такое быть? Потом все засвистели и закричали. Шум стоял оглушающий. Пятьдесят тысяч четыреста человек радовались нашему особому гостю, приветствовали новый проблеск надежды на будущее, праздновали вновь обретенную гордость за нашу страну, благословенные, святые жители Кнока.

Пятьдесят тысяч триста девяносто девять человек — потому что я не была одной из них.

Со злостью я проталкивалась сквозь людское месиво. Я думала, что мне никогда не удастся вырваться из толпы. Моросил мелкий дождик, от намокшей одежды у меня начался зуд; было душно, и мне стало трудно дышать. Не знаю, как долго я шла, но мне потребовалось больше времени, чтобы выбраться оттуда, чем пробраться туда, и я была в отчаянии. В конце концов, плача от разочарования и страха, я ухватилась за незнакомого человека и спросила:

— Как отсюда выбраться?

Он жестами велел мне держаться за его пальто и потащил меня прочь от людей, чей разум был опьянен надеждой.

Дорога назад была перекрыта, но я, должно быть, выглядела ужасно, потому что этот человек оставил меня на попечение стюарда. Он раздобыл стул и посадил меня возле церкви Святого Иоанна дожидаться автобуса.

Я ждала его четыре часа.

Говорят, что нет хуже дурака, чем старый дурак, и за эти четыре часа я почувствовала себя глупее всех на свете. Я помню, что думала о том, какая же я глупая старуха и какую же злую шутку играет с тобой любовь, когда лишает тебя рассудка и достоинства. Она может дремать в тебе целую вечность, пока запах, имя, воспоминание не пробудят мирно спавшее чудовище и заставят его реветь от голода. Я подумала о сумке с бутербродами с запеченной ветчиной, которую собрала утром и оставила с Мэй, чтобы, если я встречу Майкла Таффи, я не тащила бы с собой старый пластиковый пакет. Она и все члены Ирландской католической ассоциации теперь, должно быть, наслаждаются, потягивая питье из своих фляжек, им уютно в непромокаемых плащах и резиновых сапогах. Другие женщины нашего возраста смотрят на толпу из своих уютных домов или в собрании Святой Марии в окружении друзей. А я была тут, в несуразном кардигане, подходящем значительно более молодой женщине, ноги у меня закоченели в хлипких фабричных туфлях, а я разыскивала свою старую любовь в почти полумиллионной толпе.