Стерегущие золото грифы - Анастасия Перкова

– Да, – согласилась мастерица. – Я уже знаю, каким он будет. Косы же обрезай на полную луну. Как раз дня через три будет такая. Сделай это сама, раз нет мужчины. Волосы вымой в лунном луче, что будет плавать ночью на воде. Никому не разрешай к ним прикасаться. Поняла?

Ак кивнула, дрожа от непонятного стыда. Был, был мужчина, достойный это сделать, но он скорее дал бы отрубить собственную руку.

– Присядь, – уже мягче сказала мастерица. – Нынче же и начну, но ты мне поначалу будешь нужна. Парик должен хорошо сидеть, ты же понимаешь. Так что основу сделаем без промедления.

У нее было готово все, что нужно для работы. Руки с толстыми пальцами работали ловко и споро. Мастерица ниткой обмерила голову Ак и быстро выкроила из куска темного войлока то, что должно было стать круглой шапочкой.

– На-ка, девонька, иголку да сшей все вместе. – Мастерица протянула Ак выкроенные куски. – На макушке только дырочку оставь, не забудь.

Та с облегчением взялась за работу – это помогало отвлечься. Мастерица в это время занялась приготовлением вязкой массы. Она поставила на огонь каменную чашку с бараньим жиром, который топился, источая резкий запах овечьей шерсти. Мастерица крупно растолкла в ступке зерна и травы и поставила на огонь в закрытом сосуде. Теперь к неприятному духу жира примешался запах гари.

Ак закончила с шапочкой, и мастерица немедленно отняла у нее готовую вещь. Порывшись в мешках, извлекла из одного толстую косу черного конского волоса. Распустив ее, расправила, расчесала с травяным маслом и умело обтянула ими шапочку.

Огонь уже завершил свое дело, и мастерица соединила содержимое обеих чаш, размешивая, пока черная кашица не стала однородной. Всыпав немного глины и помешав еще, она надела шапочку на деревянную круглую голову на подставке и, погружая пальцы в еще не остывшую массу, покрыла ею всю поверхность, затянутую конским волосом.

– Мы – только трава на земле, – говорила она при этом. – И, как от нее, от нас ничего не останется. Помни это, когда будешь носить этот головной убор. И зверь в нем, и растение, и огонь. Ну вот, теперь пусть остывает и засыхает. Со своими косами приходи, девонька. После полной луны приходи. А сынок мой из дерева сделает что надо.

Только теперь Кадын заметила в темноте у дальней стены аила почти неподвижного мальчика. На вид ему было не больше двенадцати зим. Что же это стало с ней, что она не углядела третьего человека, да еще и того, кто так внимательно ее рассматривает?

– Что ты хочешь? – спросил сын мастерицы. – Каких зверей? Какой узор?

– Я не знаю, – хрипло сказала Ак и задохнулась, словно не хватило воздуха. – Я пойду. Спасибо.

Несколько дней она была молчалива. Шаманка не трогала ее, зная, что утешить не сможет. А в ночь полнолуния Ак распустила по плечам волосы, взяла острый нож и вышла из аила.

Неподалеку от места, где укокские всадники расположились на время ярмарки, текла неглубокая речушка. Лунный луч на ней пенился и рвался, когда вода перескакивала через устилавшие дно камни. Закусив губу, не обращая внимания на холодную воду, Кадын тщательно вымыла длинные волосы. Несколько волосинок выпало и уплыло вниз по течению, чтобы побывать в тех местах, которые никогда не увидит их хозяйка.

Кадын терпеливо ждала на берегу, пока ветер высушит мокрые пряди. Она обняла колени руками, подняла лицо к небу и считала звезды, пытаясь припомнить, где та, которую знала она лучше всех. Ан наверняка может сказать. Ан показал бы. Но теперь Кадын оборвет последнюю связь с прошлым и закрепит союз с будущим.

Она заплела две косы по бокам, третью, потолще, сзади и четвертую – на макушке. Ахнула, услышав звук, с которым лезвие ножа рассекло волосы. Три косы лежали у нее на юбке. Голова стала невесомой, будто воздушной. Груз тяжелых мыслей остался на отрезанных волосах. Придут новые мысли, тяжелее прежних, но пока что Ан стало легче.

– Милая, – прошептала Старая Шаманка, увидев ее на пороге.

Неровно остриженная голова, последняя коса на макушке и три крепко стиснутых в руке. Извиняющаяся улыбка на сжатых губах и темный взгляд. Кадын встала на колени перед Шаманкой, выронив косы, и обняла ее ноги.

– Помоги закончить, мне неудобно самой. Боюсь порезаться.

Острым ножом Шаманка сбрила остатки торчащих в разные стороны волос, а Кадын все улыбалась, и ей казалось, что улыбка эта – пугающая, потусторонняя.

На следующий день, покрыв голову куском ткани, она вернулась к мастерице и отдала косы ее сыну, который тут же по размеру из заготовок стал вырезать накосники, высунув язык от усердия. Основа парика уже застыла. Мастерица объяснила, что покрыла ее сверху мукой, сажей и обтянула слоем конского волоса.

– Много весит, наверное, – вымолвила Кадын.

Мастерица ничего не ответила. Кадын спросила у мальчишки, можно ли посидеть рядом с ним – поглядеть, как он работает. Тот кивнул.

Пальцы его были сплошь покрыты шрамами и свежими порезами. Работал он быстро и, на первый взгляд, небрежно, но вещицы из-под резца выходили волшебные. К вечеру того же дня он закончил три накосника с изображенными на них головками сайги, а еще небольшого оленя на шаре, который украсит затем бронзовую шпильку-фибулу. Для второго оленя – крупнее размером – мальчишка успел вырезать лишь заготовку. Этот олень ляжет у самого основания прически.

– Иди-ка ты, госпожа, домой, – сказала мастерица, когда начало темнеть. – И не приходи, пока не позову. Нечего над душой стоять. Сынок у меня стеснительный – вон весь вспотел от твоих пристальных взглядов.

Мальчишка покраснел, закусил губу и еще усерднее заработал резцом.

– Но я же спросила разрешения… – начала было Кадын.

– Тебе откажешь, – вздохнула мастерица. – Иди, девонька, иди.

Мальчишка прибежал к ней через несколько дней – сказать, что все готово. Он что-то прятал за спиной.

– Что у тебя там? – улыбнулась Ак.

Она прекрасно представляла, какие сокровища и тайны могут быть у мальчишек: камни, обрывки веревок да лягушки. Но то, что робко протянул ей молчаливый умелец, заставило ее забыть на мгновение здешний язык. На раскрытых ладонях его оказалась гривна, подобных которой она еще не видела. На деревянном обруче возлежали восемь царственных крылатых барсов с загнутыми на спину хвостами. И хищные они были, и опасные, и величественные. Каждый мускул, каждое ребро на теле выделила умелая рука.

– Но… я не просила, – пробормотала Ак.

– Ничего не надо платить. – Мальчишка замотал головой. – Тебе подарок, Кадын. Ты великая женщина, не такая, как остальные. Я очень счастлив, что ты именно к нам пришла. Бери, носи ее всегда. Пожалуйста. Мне будет приятно. Я никогда так быстро и красиво не делал, как для тебя. И уже не смогу. Бери.

– Спасибо, – только и вымолвила Кадын.

– Фольгой это все покрыть обязательно надо. Красиво будет и долго прослужит.

– Я знаю, спасибо. – Кадын поцеловала мальчика в макушку. «Да, нужно, чтобы прослужило долго, ты не представляешь, как долго».

Мальчик привел ее в аил мастерицы, где Кадын ждал полностью готовый парик.

– Садись, я помогу надеть, – велела мастерица.

Она обернула кусочком красного войлока последнюю оставшуюся у Кадын прядь волос и туго обмотала шерстяной веревочкой. Поверх этого сооружения мастерица надела сам парик, в котором специально осталось отверстие на макушке. Теперь на нем было еще одно украшение: высоченный войлочный лепесток, обтянутый черной тканью и держащийся на деревянной палочке-каркасе. По этому лепестку порхали пятнадцать деревянных птичек. Лапки, клювик и хвостик у каждой из них были кожаные, как и рога венчавшего шпильку оленя. Тот олень, что побольше, улегся спереди, сияя золотой фольгой. Все, что вырезал маленький мастер, теперь покрывало золото. Все, кроме барсов, замкнувших круг на шее Кадын. Она пожалела, что надела гривну сразу. Мальчик явно потратил время и дерево, не спросившись у матери. За позолоту ему, само собой, заплатить было нечем. Не накажет ли его мать, заметив украшение? Уж она узнает руку сына. И при Кадын его