Стерегущие золото грифы - Анастасия Перкова

телом и копытами, мощным черным клювом и длинными рогами, изогнутыми, как мост над рекой. Каждый отросток рогов завершался цветком. Этот символ был хорошо известен Ан-Кею, ведь он встречался у пазырыкцев там и тут. Сердце мира, страстное, вдохновенное, окрыленное. Чистое сердце Кадын.

С трудом оторвав взгляд от животных, в тусклом свете очага исполняющих танец на коже Кадын, Ан-Кей обратил внимание на другое: на ее тонкую талию, прямые плечи и выпирающие от худобы ключицы и ребра. Отсветы огня золотили белую кожу, поблескивали на тонких колечках драгоценных серег.

Пока Ан беззастенчиво ее рассматривал, Кадын в ответ наблюдала за ним, не опуская глаз, но щеки ее разгорелись еще ярче.

Врач осторожно ощупал подушечками пальцев маленькие острые груди. Левую тут же оставил в покое, а на правой задержался подольше. Он надавил сильнее, и Кадын вскрикнула.

– Подними руки, – приказал врач.

Она послушно выполнила приказ. Грифон шевельнулся и воспарил еще выше. Врач принялся круговыми движениями поглаживать и нажимать какие-то точки у нее под мышками. Кадын поморщилась и закрыла глаза. Напоследок врач посмотрел ее язык, оттянул поочередно нижние веки.

– Никогда с таким не встречался. Я подумаю, что это может быть, Ак, – сказал он наконец. – Приду завтра. Идем, Ан.

– Иди без меня, – попросил Ан. – Я останусь. Можно?

Этот вопрос был адресован уже Кадын. Она кивнула и села на одеяла, не одеваясь, а просто прижав рубаху к груди, чтобы прикрыть наготу. Когда врач вышел, Ан присел рядом.

Кадын уронила руки на колени, вновь отдавая себя взгляду Ана, потом взяла его ладонь и приложила к правой груди. Кожа была шероховатая и горячая, а сама грудь – припухшая и отекшая. Теперь, вблизи, Ан-Кей мог разглядеть, что у нее совсем другая форма, нежели у левой, а розовый сосок – плоский, почти втянувшийся внутрь. Ан слегка сжал пальцы и почувствовал внутри что-то твердое. Кадын дернулась.

– Что это? – испуганно прошептал Ан.

– Не знаю. – Кадын покачала головой. – Но Шаманка бросала камни, и они ничего хорошего не ответили. Она думает, это может быть оттого, что к моей груди не прикасались ни мужская рука, ни ротик младенца.

– Тебе больно…

– Очень. Оно жжет изнутри, как будто под кожу влили расплавленное железо. И я – уже не я. Мне трудно ходить, а когда я верхом, то каждый шаг Салкына отдается новой болью.

Она мягко отодвинула его руку, оделась и продолжила:

– Шаманка говорит, боль заставит меня видеть мир другими глазами, познать вещи, неведомые другим. Теперь скажу тебе: она с детства готовила меня к смерти. Мой курган станет последней печатью на плато. Чтобы из мира духов ни один не явился вредить людям.

Ан застонал и скрипнул зубами.

– Но это слишком скоро, – обхватив плечи руками, добавила Кадын. – Рисунки на моем теле еще не завершены. Я пока что почти бесполезна. Мне нельзя умирать сейчас! Еще не время, нет! Ох, Ан, помоги мне!

Она ничком упала на одеяла, дрожа всем телом и жалобно скуля.

– Чем помочь? – прохрипел Ан.

– Не знаю, – глухо сказала она. – Ведь ты говорил, что будешь всегда защищать меня. Ты обещал…

Да, он говорил. Но власти над смертью то обещание ему не давало.

Ан, запинаясь, добрел до дома и отыскал у коновязи дремавшего коня. Отвязал его и шлепнул ладонью по крупу, на ходу вскакивая на незаседланную спину. Конь понесся галопом в ночь. Брошенные поводья свободно болтались. Ан-Кей привычно намотал гриву на кулак и обессиленно лег на живот, другой рукой почесывая и поглаживая шею животного, пряча лицо в ухоженной гриве. Он не подгонял коня, но тот будто сам чувствовал, что сейчас необходимо хозяину, и все наращивал темп, особым чутьем находя дорогу в темноте. На траве за ним оставались отлетевшие хлопья выступившей на теле желтовато-белой пены. Одна сурчина под копытом – и им обоим пришел бы конец.

Можно ускакать прочь от людей, но от своей боли не уйти. К рассвету Ан-Кей вернулся в стан, ведя под уздцы взмыленного, мокрого коня. Он нашел выход, как ему казалось.

– Ты должен взять на корабль и свою семью, – сказал отец, отводя глаза, будто скрывая что-то.

Диковинная колесница небесных людей стала снова видна всем в округе. Капитан снял с нее защиту, долгое время скрывавшую от людских глаз и оберегавшую от дождя, ветров и холода.

– Это будет опасно для них, – возразил Ан. – Они никогда не летали. Я даже не знаю, как наши люди перенесут это. Столько времени прошло.

– Вот именно, Ан, времени… – задумчиво заметил капитан. – Ты можешь управлять кораблем, но как он действует, знаю только я. Я создал его и… не уверен, что время здесь, на нашей родине и на пути между ними идет одинаково.

– Ты хочешь сказать… – Ан почувствовал, как зашевелились волосы на затылке.

– Да. Путь туда и обратно – понятия не имею, сколько он занимает времени. Времени, которое течет здесь. Ты можешь вернуться на закате этого же дня, а можешь через пять или пятьдесят зим. Возьми с собой жену и детей, Ан. Если ты их оставишь, я о них позабочусь без разговоров. Но я боюсь, что время встанет между вами.

К стыду, Ан-Кей думал сейчас не о своей семье. Их здесь на произвол судьбы не бросят, даже если он и не вернется никогда. Не оставляли ведь умирающих, и уж тем более позаботились бы о детях – будущем народа. Племя было как одна семья.

В мыслях Ана существовала только угасающая Ак. Дорога туда и обратно и время, которое придется провести на родине, пока врач совместно с их самыми выдающимися учеными изобретет лекарство… Тот был уверен в результате, как и в том, что Кадын протянет еще от трех до пяти зим.

Пока они летели сюда, Ан даже не успел стать выше ростом. Но сколько прошло времени здесь и на родине? Ему и в голову не приходило такое. Он должен попытаться. Может, отец ошибается. Ан просто не мог не воспользоваться малейшей возможностью, иначе потом до конца жизни пришлось бы сожалеть, что упустил ее. Они полетят. И он будет спокоен. Управление кораблем не терпит волнения.

Все было готово. Многие небесные люди захотели полететь с Аном. Кто навсегда, кто повидать родных. Капитан оставался. Зато на борт поднялись несколько самых отчаянных местных – кровь кочевников требовала новых открытий, а горы уже стали им тесны. Семью Ан все же решил взять с собой. О возможных изломах времени он никому не говорил, не желая пугать. Ему казалось, чем больше народа узнает, тем вероятнее это станет правдой.

В день отлета Кадын чувствовала себя лучше или просто собралась с последними силами. Она восхищенно оглядела Ана, одетого в белый защитный костюм отца, который теперь пришелся ему впору.

– Как давно это было… – прошептала она. – И я носила такой же. И у меня была короткая мальчишечья стрижка.

Она легко дотронулась пальцами до косы Ана, черной змеей перекинутой через плечо на грудь.

– Ты была грубиянкой, – улыбнулся Ан и тут же снова стал серьезным. – Врач сделает лекарство, будь уверена. Там у него найдется все необходимое.

Он погладил ее по щеке. В племени нашлись бы женщины гораздо красивее Кадын. Далеко ходить не нужно – его собственная жена была изумительно красива. Но широкое лицо Кадын с грубоватыми крупными чертами и массивным подбородком притягивало его взгляд, как ни одно другое. Может, это магия ее черных глаз, светящихся умом, добротой и мудростью, свойственной скорее пожилым женщинам, чем девушкам. На полных губах ее широкого рта появилась улыбка.

– Прекрати на меня так пристально смотреть, а то вспомню, какой была в детстве грубиянкой.

– Извини, я просто… – Ан опустил руку.

– Просто хочешь меня запомнить? – понимающе спросила Кадын. – Не надо. Лучше вернись и погляди еще раз. Я буду ждать.

– Обязательно вернусь, Ак. Я обязательно вернусь к тебе.

Исчезли едва сдерживаемая страсть, злость на судьбу и отчаяние, что всегда раскаляли добела воздух между ними. Нежность и тихая печаль