Хроника стрижки овец - Максим Кантор

Убогие зашуганные реалисты мгновенно перекрестились в новаторы, точно белые офицеры, они рвали погоны при входе петлюровцев в город. Я – реалист? Да что вы! Помилуйте! Я ваш – буржуинский, я прогрессивный! Хотите – холст порву? Желаете, в углу насру? Чем преданность доказать, вашество?

А преданность надо было доказывать ежечасно – а то не возьмут на выставку, закупками обойдут, не пригласят, не отметят, в журнальчике, спонсируемом каким-нибудь жуликом, напишут хлесткую разгромную рецензию.

И жужжали сообща – прогресс, дискурс, биеннале! И постепенно убеждение в обществе созрело: ведь и впрямь – есть оно, современное искусство! Вы не смотрите, что они придурки. Они – прогрессивные! Но точно так же думали и в двадцатые годы, глядя на квадратики.

«Кто возьмет в руки кисть и палитру, в институт не поступит», «Живопись умерла, картины нет», «Из Репина что-нибудь захотели, ха-ха!», «В будущее возьмут не всех»… это все цитаты – и такого было неизмеримо много, каждый день что-то прорывное, что-то служилое. Они подзуживали сами себя, они разогревали свое невежество, упивались триумфом – а стариков гнали поганой метлой! Поделом, поделом тебе, замшелый реалист! И соцреалисты мерли по своим пыльным мастерским – кому вы теперь нужны, убогие!

О, ненавистный МОСХ!

Правда ненавидели не всех – кураторы нового типа легко и незаметно подружились с Церетели, с самым начальственным и генеральским бонзой, ему вылизали задницу, а с его племянником закорешились: он же свой, адекватный человек. А вот пожилых реалистов, всех этих бытописателей – ух, этим мастодонтам пощады не дали! Два поколения несчастных мазил прихлопнули как мух; но вот к Церетели – с вибрацией позвоночника, с теплой улыбочкой – и в академию, на зарплату. Это сочеталось отменно: служба в академии, где со времен передвижников русскому художнику зазорно появляться, – и номенклатурное новаторство.

Каждый из них по отдельности был слаб и глуп, но вместе стали грозной силой – новый сервильный авангард.

А сейчас их пора прошла.

Сейчас обнаружилось – ровно как тогда, с фашиствующим Малевичем и барабанщиком Родченко, – что у начальства имеются иные планы. На Западе – кризис, гранты увяли, лондонское ворье коллекционирует не бойко, отечественные прогрессивные бандиты сидят тихо.

И вот появляется потребность совершить поступок, настало время «личного выбора»! Все-таки есть еще интеллигентная позиция в наши дни: и, надо сказать, возникает интеллигентная позиция у комиссаров ровно тогда, когда в их услугах пропадает нужда.

А время прошло.

За это время замордовали российскую культуру – и многие из тех, кто мог работать, уже умерли. И многие умерли в безвестности и в нищете. За это время вели войны и убивали людей, разоряли страну и унижали стариков. За это время разучились говорить. А кураторы хихикали.

И в точности как тогда, в двадцатые, – оглядываешься на преступления и руками разводишь: вы разве протестовали? Это вы теперь с белыми ленточками ходите. А предыдущие двадцать лет вы где были? Да ведь это вы сами все и сделали.

Солженицын оправдывал произведенные им исторические фальсификации тем, что подробности партийных интриг от населения скрывают, а значит, мы вправе сами домысливать что угодно. И действительно, власть скрывала от народа очень многое – протоколы съездов, конференций и открытых судов публиковались с купюрами, а подводная часть политического айсберга – докладные записки, циркуляры, протоколы допросов, внутренние распоряжения, приказы по подразделениям – не публиковались вовсе. Впоследствии многие из одиозных приказов стали достоянием сплетен, причем изымались те параграфы, которые были для сплетен выгодны.

Однако тайны сталинского времени (равно как и тайны пресловутого мадридского двора) не идут в сравнение с секретами капиталистического мира и послевоенной Европы – по той причине, что испанские Габсбурги до поры до времени хранили золото в подвалах Эскориала, а Сталин с Молотовым не имели номерных счетов в Лихтенштейне.

Диктатуре натурального хозяйства любые попытки усложнить систему власти (влиять на голландскую торговлю и банки севера или кормить Коминтерн) – противопоказаны. Война за испанское наследство – лишь следствие экстенсивного характера развития. В начале XVI века, когда шел спор за обладание короной Священной Римской империи, английский Генрих VIII уклонился от соревнования, объяснив, что он достиг спокойствия на своей вотчине, и спокойствие короны может разом исчезнуть, если присоединить нестабильную империю.

Экстенсивный характер капитализации вселенной породил такое количество тайн и интриг, что знаменитая «подковерная борьба» в Кремле кажется сентиментальной пастушеской пасторалью. Ну какие там, в сущности, тайны? Был ли Троцкий агентом абвера? Да он, в общем, и не скрывал связей с германской разведкой. Убил ли Коба жену? Нет, не убивал. Готовил ли Сталин наступление на западном фронте? Конечно, готовил, если был не дурак. Отравили Сталина или это инсульт? Это все такие маленькие, несерьезные тайны. Это даже не секреты, из этого и конспирологию порядочную не слепишь.

По сравнению с этими семечками показания Симона Визенталя о том, что западные спецслужбы вывезли на запад более 30 000 (тридцати тысяч) нацистских преступников, или, например, заявление Ялмара Шахта (глава Дойче Банка) на Нюрнбергском процессе: «Если вы хотите обвинять немецких промышленников, которые перевооружили Германию, то прежде должны предъявить обвинение Англии и Америке» – звучат более таинственно. Эти примеры я взял наугад, из возможного миллиона секретов. Почему шведский банкир Ивар Крюгер, предложивший Германии кредит в пятьсот миллионов (кредит отклонен Шахтом по настоянию Монтегю Норманна, главного английского банкира) и утроивший предложение – тут же был убит во французском отеле? О чем говорили на кельнской вилле барона фон Шредера 4 января 1932 года Адольф Гитлер и глава английского банка Монтегю Норманн?

Это вам не встреча мелкого жулика Парвуса с Лениным (каковой встречи в реальности не происходило) – только вообразите, как мог бы Солженицын развернуться!

Но и эти тайны – в сущности, не тайны уже. Дальнейшее течение событий – а главное, эпическое течение событий, а не их детективное воплощение – помогает расставить детали по верным углам общей картины.

Но вот современность пока находится в своей детективной стадии, а чтобы осознать ее эпичность, надо очень и очень стараться. А детектива – много.

Допустим, Горбачев прилюдно заявляет: «Правды о Форосе вы не узнаете никогда».

И – удивляешься, слыша такое. А почему не узнаем? Ну возьми, дяденька, и расскажи. Это ведь ты все затеял, так ведь? Нет, молчит. Не узнаете, говорит, правды – и все тут!

И уж вовсе непонятно, кто и сколько и кому дал, перевел на секретные счета, заплатил под столом. Сотни тысяч застрелили и зарезали, думаю, перекрыты цифры Магадана двух трех лет работы – во время дележа ресурсов. И секреты кругом, одни секреты. Куда ни взгляни – сплошные оффшоры, корпоративные тайны и общества ограниченной ответственности. Информация закрыта, а сумма сделки не разглашается. Немцов выходит на публику и говорит: «Люди мы не бедные» – это как понять? Не говорят, тайна. Кого-то душили на пляже удавкой, кого-то травили полонием, кто-то стрелялся, лидеры оппозиции идут на прием к американскому послу, который и не посол даже, а спец по революциям – а зачем идут, опять не говорят. Частный визит, говорят, секрет.