Соль этого лета - Эля Пылаева

Встаю, прислоняюсь лбом к двери. Кладу ладонь…

Люба меня, конечно, не пустит.

Сжимаю кулак. Решительно стучу.

— Ну что? — выходит она рассерженно за дверь, прикрывая за собой.

Смотрю ей в глаза.

— Ты мне глазки не строй свои грустные! — зло. — Я тебе не Аленка. Вот иди теперь туда, куда бегал! Там глазки строй.

— Что?!

— Чего хотел, спрашиваю?

— В первом корпусе ЧП, просили тебя или Алену Максимовну, — играя желваками нагло вру я.

— А что случилось?!

— Не знаю!

Как только Люба убегает, захожу внутрь. Оглядываю кабинет. Алёна за ширмой.

С ногами сидит на кушетке, прижав к лицу мокрое полотенце. Плечи вздрагивают.

— Ну и чего ты рыдаешь? — цежу я.

— Выйди, — задерживая дыхание.

Отбираю полотенце. Ловлю в ладони её лицо, задирая выше.

— Я спросил почему?

Меня выбивает из и так сомнительного равновесия еë заплаканное лицо.

— Не трогай меня! — получаю по рукам.

Внезапно поддаюсь её истерике, сплетая тоже в неадекват.

Оскаливаюсь, ловя её руку. Уворачиваюсь от пощёчины.

Да, блять! Буду я тебя трогать!

Ставлю колено на кушетку, раздвигая её бедра, руки отвожу за спину.

— Не трогай!

Вырываясь, впивается в плечо.

— Ммм… — замираю, вжимаясь лицом ей в изгиб шеи. — Нравится делать мне больно, да??

Отпускает.

Мы тяжело дышим.

Внутри всë дрожит от того что она в моих руках… Нет, не так! От того, что она, наверное, последний раз в моих руках. Мне пиздец как больно, на разрыв просто!

Эмоции срывают башню, губы самовольно скользят по её солёному лицу.

— Нет! Нет… Хватит… — начинает плакать опять.

— Ты говорила «люблю», отвечай за свои слова! — рявкаю я ей в лицо.

Держу за скулы, не позволяя вырваться.

— В глаза мне смотри!

И мы зависаем, не моргая.

Почему мы ссоримся? В моей голове белый шум. Я ничего не могу вспомнить.

Я так люблю тебя! Зачем ты меня отталкиваешь?

Закрываю глаза, в порыве эмоций прижимаюсь с нежностью к её губам. Терплю от неё укусы. Отстраняюсь.

— Не любишь, — констатирую я с горечью. — А я бы тебе больно никогда не сделал. Даже, если бы злился. Потому что люблю…

Застыв, расфокусированно смотрит вперёд, сквозь меня.

— Ладно. Я понял.

Выдыхаю, сглатывая ком в горле.

Ухожу. И с каждым шагом от неë, мне всë херовее, херовее и херовее…

В груди горит, словно кислоты хлебнул.

И хочется сделать больно себе, чтобы это выплеснуть поскорее.

Но это же не поможет…

Брожу потерянно по базе. В комнату не хочу. Там пацаны…

Прохожу мимо батутов. Там девочки. Улыбаются. А я бы может и хотел им ответить, если я Алёне нахер не нужен. Но не могу. Я принадлежу ей. И всех этих девочек не существует.

— Чего, Маратик, грустный? — ухмыляется Катя, ритмично подпрыгивая ближе ко мне, — не любят тебя?

Скачет на краю батута.

— А тебя?..

Ухмылка на лице Кати превращается в оскал.

— А мне не принципиально, чтобы любили!

Теряет контроль над траекторией прыжка. Нога попадает в дырку на полотне, которое покрывает пружины. Проваливается между ними, цепляется…

Оо, фак!

Морщась, дергаюсь, словно словив её ощущения.

С воплем, выворачивая щиколотку, летит на бок. Сбивает девочку на соседнем полотне.

Хмуро смотрю, как Катя, постанывая, осторожно вытаскивает ногу. И вроде жалко, девчонка же, но… Отворачиваюсь, ухожу. Джентельмен во мне сегодня в коме.

Люба с подозрением смотрит в мою сторону.

Моя истерика внезапно вырубилась и превратилась в тихую кому, звон в ушах и вкус крови Тарханова. Солёный.

«А я бы тебе больно не сделал…».

И глаза его бездонные и болючие, мои любимые глаза.

И мне тоже хочется из него вытрясти, кто его обидел и почему в них столько надрыва.

Так же зло вытрясти из него ответы, как он пытался вытрясти их из меня. И врезать обидчику.

А его — обнимать, целовать, гладить.

И от того, что покусала его губы до крови у меня в груди тяжёлый камень.

Как так?? Ну как мог мой котёнок так со мной поступать?! Я бы так не смогла…

«А я бы тебе больно не сделал…».

Так кто же тогда сделал нам так больно?!

— Мать, ты чего меня пугаешь? — щёлкает Люба пальцами перед моим лицом. — Уж лучше реви!

— Люб… — оживаю я.

Хватаю свой телефон, мажу пальцами по иконкам, несколько раз попадая не туда.

— Я потом пореву… погоди… Галина Ивановна! Здравствуйте! А к вам девочка от меня вчера приезжала?! — едва контролирую интонации. — Нет? А не звонила? А сегодня? Никто? А может, она не сказала, что от меня? Не было у Вас?.. — прикусываю губу, чтобы не говорить при Любе имя. — Новеньких пациенток? Нет? Извините за беспокойство…

Хмурясь, бросаю телефон.

Снова хватаю его. Звоню на КПП базы. Выясняю — покидала ли Катя базу. Нет, не покидала… Никаких посторонних машин, включая такси не было.

— А если она соврала, Люб?

— Ты же говоришь, он не отрицал!

— А если он не понял про что речь?

— Господи, вы меня доведете! — наливает себе водички Люба. — Ну спроси его прямо!

— А если я просто хочу его оправдать? И всë именно так, как кажется? — хныкая, тяну к лицу полотенце. — Ведь, если она не поехала никуда, это может значить, что решила оставить ребёнка.

— Короче! Говори, что за звезда.

— Люб, ну не могу я.

— А ты смоги. Я им такой же медицинский персонал как и ты! Я какой-нибудь повод найду у неё анализ мочи взять. И если реально звезда в залëте, то буду молчать как рыба об лëд. А если нет… — с угрозой.

Ну разве можно сказать? Когда меня попросили сохранить эту тайну. Но Люба и правда имеет доступ ко всем еë медицинским историям. Просто конкретно для меня это такая глубоко личная информация, что…

В дверь неожиданно вламываются.