Чапаев - Павел Аптекарь

Стилистика письма отражает если не сумасшествие автора, то его болезненное состояние, похожее на манию преследования или психоз, вызванный жизненными неприятностями. То, что Спичкин обращается за помощью именно к Чапаеву как к представителю высшей инстанции, способному наказать виновных в незаслуженных преследованиях и злоключениях заявителя, отражает сложившееся среди многих в Поволжье представление о начдиве.

Вполне вероятно, порывистый и справедливый Чапаев пытался помочь Спичкину. Как отмечал Фурманов: «Он по-детски верил слухам, всяким верил — и серьезным, и пустым, и чистейшему вздору. Верил тому, что в Самаре на паек выдают по десять фунтов махорки, а вот на фронте и осьмушки нет. Верил, что в штабе фронта или армии идет день и ночь сплошное и поголовнейшее пьянство, что там одни спецы-белогвардейцы и что они ежесекундно нас предают врагу. Верил, что тиф разносят птицы, верил, что сахар растет чуть ли не целыми головами… Он был доверчив, как малое дитя. Оттого и сам много страдал, но перемениться не мог. Только одному он не верил никогда: не верил тому, что у врага много сил, что врага нельзя сломить и обернуть в бегство».

Чапаевцы вошли в Белебей позже других частей. Как вспоминал Николай Хлебников:

«У раскрытых дверей дома, где разместился начдив Чапаев, уже полно народу. Табачным дымом окутаны ординарцы и обозники. Всяк по своему делу явился — кто с пакетом, кто с какой просьбой. Терпеливо ждут, когда Петька Исаев пропустит к Василию Ивановичу. А он самолично вышел — бодрый, подтянутый, энергичный. Пакеты? Принять, передать срочно в оперативный отдел штаба… Увидел забинтованных обозников — и погрустнел: “Что это с вами?” Ушли обозники — Чапаев старика башкира к себе подзывает. Тот, судя по голосу, на что-то жалуется, бумажку протягивает. Василий Иванович читает: “Взял сена и барана за счет Чингизхана”. Внизу загогулинка подписи и печать закопченного пятака. Сузились глаза Чапая, помрачнел. Говорит старику: “Ладно, разберемся”».

Вскоре Петр Исаев разыскал комбрига Федора Потапова, части которого действовали в районе Белебея. Как вспоминал Хлебников, Чапаев строго потребовал от Потапова разыскать и наказать виновных. Затем начдив распорядился расплатиться со стариком за взятое имущество. После завершения боев под Белебеем полки, дивизионы и спецподразделения 25-й дивизии получили небольшую передышку, в которой нуждались все без исключения бойцы и командиры.

Заведующая культурно-просветительным отделом политотдела дивизии Анна Фурманова всеми силами стремилась доказать, что находится в войсках не только из-за семейного положения и приносит пользу в ближайшем тылу. Она пыталась создать в дивизии театр, который мог бы ставить в часы затишья спектакли для развлечения, воспитания и просвещения бойцов и командиров дивизии. Большинство красноармейцев были малограмотными или даже безграмотными. Простые и схематичные агитационные представления не только занимали свободное время и отвлекали от бесчинств против мирных жителей. Они пропагандировали необходимость защиты революции, воспитывали ненависть к несправедливости, которая олицетворялась в постановках в буржуях и белогвардейцах.

Сначала Фурманова собрала несколько актеров-любителей, которые инсценировали перед своими боевыми товарищами простейшие сцены, без костюмов и грима. Эти усилия были замечены Чапаевым, который тянулся к городской культуре и, возможно, любил театральные представления и театральность после того, как квартировал с ротой в помещении Саратовского театра. Создать театр в дивизии, которая постоянно вела боевые действия и перебрасывалась с одного направления на другое, было крайне сложно: не было костюмов, париков, реквизита, их почти невозможно было купить. Выручали молодость, задор и смекалка, когда в качестве грима применяли обычную печную сажу, сценой становились несколько составленных рядом телег, а занавесом — скрепленные простыни. После взятия Уфы, когда развлекать чапаевцев приехал уже армейский театр, Фурманов переманил в дивизию одного из его сотрудников, Льва Граната. Тот вспоминал, что в отличие от армейского театра дивизионный организовался из любителей-красноармейцев, которых отбирали в частях и подразделениях. Далеко не все хотели отдавать внеслужебное время сцене, но упрямцу не всегда везло, часто в труппу включали приказом по дивизии. Постепенно, по мере продвижения чапаевцев, сотрудники политотдела сумели разыскать в брошенных усадьбах и в крестьянских хозяйствах предметы из домашних и усадебных театров, что-то удавалось получить из театров крупных городов. Сначала играли всего две пьесы: «Бедность не порок» и «Не в свои сани не садись». По мере роста труппы репертуар расширялся: кроме классических пьес и инсценировок рассказов и поэм дореволюционных писателей на сцене шли агитационные пьесы «Враги свободы», «Гражданин», «Дезертиры, или Живые призраки». Затем в театр удалось пригласить профессионального режиссера. Пьесы выбирали короткие, с минимумом женских ролей, на которые не хватало исполнительниц. Программы писали от руки и раздавали по полкам, батальонам и дивизионам. Летом умельцы-плотники построили передвижную сцену. Лев Гранат вспоминал: «Были случаи, когда перед спектаклем исчезал артист и мы, сбившись с ног, его искали. Беглец объяснял: “Страшно перед народом выступать, да еще буржуев проклятых играть. Ребята из полка меня узнают — засмеют. Отпустите меня, я лучше вернусь в часть и бить их, гадов, буду”». Фурманова и другие руководители театра убеждали актера остаться, далеко не всегда их уговоры увенчивались успехом. Для массовых сцен приходилось переодевать мужчин в женские платья, что иногда приводило к забавным курьезам.

Когда дивизию вернули из-под Уфы на Уральский фронт, театральное хозяйство перегрузили на крестьянские подводы, а актеры и музыканты двигались пешком. Гранат утверждает, что с винтовками за плечами, но это скорее красивая метафора. Винтовки массовых образцов (русские трехлинейки, английские, французские, трофейные австрийские и другие) старались передавать на передовую, а более редких типов — в тыловые части. Оружия не хватало иногда даже для красноармейцев, охранявших обозы (на это жаловался собеседник Федора Клочкова в романе). Трудно предположить, что винтовки получили многие актеры. «Представления давали на площадях, в сараях и амбарах. Чапаевцы любили свой театр, гордились им, шли на представления как на праздник… Передние ряды садились на землю, средние становились на колени, последующие стояли, а самые задние громоздились на табуретках, бочках… Бойцы горячо реагировали на острые места спектакля, часто раздавались крики гнева: “Бей его, царского холуя!” или “Гони этого белогвардейца!”». Случалось даже, что зрителей настолько увлекали сюжет спектакля и действия героев, что они выбегали на сцену, пытаясь вмешаться в происходившее на ней. Иногда представления завершались под грохот канонады и обстрел противника, заметившего скопления красных бойцов. Тогда сцену быстро сворачивали, а актеры обещали доиграть постановку в другой день. Гранат писал, что Чапаев и Фурманов очень внимательно относились к нуждам театра и его снабжению всем необходимым. Это подтверждается лишь отчасти: один из конфликтов между начдивом и комиссаром вспыхнул как раз из-за того, что Чапаев перед походом на юг Уральской области распорядился выгрузить имущество культпросветотдела, в том числе театральный реквизит с подвод, чтобы использовать их для перевозки более важных грузов: боеприпасов, медикаментов, продовольствия, освободить транспорт для будущих раненых.