Русские уроки истории - Дмитрий Евгеньевич Куликов

Либерально-демократическая утопия с возмущением отвергает проектный подход к истории и социуму, причём по различным основаниям. С одной стороны, проектирование якобы просто невозможно, так как источником истории с либеральной точки зрения является не мышление, не Откровение, не картина мира, не ценности, не цели, а якобы «свободная» воля всех индивидов, сумма, «суперпозиция» всех индивидуальных воль, некий изначальный «хаос». С другой стороны, согласно либеральной идеологии, проектирование, точнее, его попытки, безнравственны, так как являются подавлением этих индивидуальных воль, превращением многообразия их направленности в единый вектор, якобы проектирование принципиально «тоталитарно». Но ведь нет смысла судить судом морали то, что невозможно? Или все-таки возможно? Неолиберализм утверждает: проектирование невозможно, и потому те, кто, пытается это сделать, скатываются в массовое насилие и совершают чудовищные преступления, пытаясь подогнать социум под проект. Но главный вопрос при этой критике обходится стороной: так реализуется проект, пусть и ценой великих жертв, или же нет? Или либералов не устраивает сам проект, его содержание? Поскольку у них есть свой собственный?

Оставим в стороне философскую критику либерализма, заключающуюся в том, что фактические, наличные, материальные индивиды продуцируют в качестве своей «воли» именно те самые отвергаемые либерализмом ценности, картины мира, идеалы, исторически сложившиеся и нормативно фиксированные культурой, все те системные обстоятельства мышления и деятельности, которым эти индивиды исторически подчинены. Оставим также в стороне то очевидное практическое обстоятельство, что в самой основе реального функционирования либерально-демократических институтов всегда лежит не «сумма» воль, а реальный общий, то есть чаще всего одинаковый, интерес членов сообщества, ничуть не менее «тоталитарный» по своей природе консенсус, подчиняющий себе объединяющихся индивидов. Или, по крайней мере, общий интерес правящей элиты. Обратим внимание на то, что главные исторические носители либеральной утопии сегодня — это США (или САСШ, как более точно называли их в Российской Империи), которые сами придерживаются жёсткого проектного подхода в отношении не только собственной, но и мировой истории. Основание для проектирования принимается то же самое, что и в марксизме, — применение к человечеству научного подхода для построения объективного знания по модели естественных наук.

Сам проектный подход не является новейшим изобретением. Платоновский проект Государства имеет проекцию на планету в целом. Мысль о том, что государство и есть обитаемый человеком мир, уже содержит в себе идею освоения внешнего, то есть ещё необитаемого, мира и в конечном счёте всего мира, в обоих смыслах этого слова. Так что стремление к мировому господству, понимаемое в ХХ веке как управление миром, появилось как историческая практика вместе с войнами Александра Македонского и просто не может быть ничем иным, как проектом по отношению к истории и социуму в целом. «Левиафан» Гоббса был проектом государства как системы. Но только со второй половины XIX века основание социального проектирования понимается как научное в специальном смысле этого слова, подразумевающем науку Нового времени. Таким основанием стала социология, но не позднейший суррогат в виде «опросов общественного мнения», то есть демагогия и софистика, а теоретическая социология, развивать которую в СССР было прямо запрещено на рубеже 1968–1969 годов.

После Второй мировой войны западная идея господства над миром базируется не на завоевании территории (расширении колониальной империи), а на системной социальной технологии управления миром. Управляющий не властвует и не правит в буквальном смысле слова. Управляющий не несёт никакой ответственности за управляемого, поскольку формально последний полностью свободен, независим. Управляемый — уже не колония, а якобы независимое, либерально-демократическое государство, на деле же — самоуправление рабов по поводу их самообеспечения. Институционально негативная свобода — то, за что отказался отвечать управляющий, — оформлена как глобальный свободный рынок, который якобы никем не контролируется. Управление — это уклонение от власти, освобождающее управляющего от контроля со стороны государства, этот вектор кризиса государства задан буржуазными революциями. Управляющий получает контроль над государством, подкрепляемый ресурсами управления. Управляемый якобы сам ставит перед собой те цели, которые нужны управляющему, и достигает их за собственный счёт. Управление миром имеет отчётливо выраженный интеллектуальный, знаковый, рефлексивный, то есть мыследеятельностный механизм, важнейшей знаковой составляющей которого являются финансы, деньги. Однако попытки управлять персоной власти обнажают ахиллесову пяту управления. Ведь власть может осуществляться только публично, а управление по природе своей невидимо. Единство власти и управления невозможно, между ними неизбежен внутренний конфликт, который и разрушит систему управления. А власть, вставшая над государством и ставшая сверх-властью, лишается механизма своего воспроизводства, которым является государство, она принципиально неустойчива. Субъект сверх-власти смертен, смертен внезапно и склонен к самоубийству.

Кому, как не нам, знать об этом.

Урок 3. Проблема нашего суверенитета

Была ли реальной угроза глобальной ядерной войны? Была — как минимум во время Карибского кризиса 1962 года. После него установилась ситуация ядерного сдерживания, которая сохраняется и сегодня — положение дел с тех пор не изменилось. Сдерживание означает признаваемую и взятую в расчёт реальную угрозу глобальной ядерной войны. Оно привело к тому, что мировая война реализуется как сеть локальных конфликтов с применением конвенциональных вооружений. После демонтажа СССР эти конфликты приблизились вплотную к границам России и частично проникли на её территорию.

Чем была гонка вооружений, ставшая одной из причин нашего разорения? Эффективным использованием со стороны противника угрозы войны, которой не должно быть. При этом виновато в нашем разорении не развитие технологий, которое обеспечивал советский ВПК с большим заделом на будущее, а поддержание избыточных мобилизационных мощностей в промышленности, запасов и огромной армии.

Мы понесли недопустимые потери в игре в угрозы, и это следствие военного «упрощения» нашей политики — недостаточно имперской. Мы защищали не только Россию, но и цивилизационную инновацию, радикальный социализм, общественный строй. Иначе и быть не могло. Победа в Великой Отечественной войне была победой идей Родины-страны и Отечества-государства, возвращённых в корпус советской идеологии, и одновременно народной победой, победой нового общественного устройства. Лозунг «За Родину, за Сталина!» появился уже в период боёв на озере Хасан в 1938 году. Это почти точная идеологическая калька русского воинского девиза «За Веру, Царя и Отечество», получившего широкое распространение во время Первой мировой. Вера при этом стала коммунистической и само собой разумеющейся.

Но государство вернулось в идеологию и политику пока всё-таки в виде средства, а не самостоятельной ценности. Государство служило социализму и партии, а не социализм и партия — государству. Военный режим мирного времени не способствовал перемене мест и ролей. Поэтому, когда, как показалось, социализм перестал быть историческим супердостижением, когда и Западная Европа, и даже США якобы обзавелись социальными функциями государства и обществом потребления, мы не смогли защитить построенный нами