Убивающий взглядом - Татьяна Рубцова

— Хорошо искала?

— Да, — Галия трясущимися руками прощупала дно и швы.

— Тогда беги к шоссе, быстро.

— У нас все на правде. — повторил мужчина.

— Ату, телка!

— Встретимся после страшного суда, — кричали вслед женщине парни, а мужчина, слегка поперхнувшись, коротко бросил:

— Засохните.

И все смолкли.

Галия ни разу не обернулась на бегу, бросилась прямо на дорогу и замахала рукой перед проезжающим микроавтобусом.

Данил стал надевать очки, держа их одной рукой. Приостановившись, он еще раз посмотрел на шоссе. Галия скрылась в салоне микроавтобуса и хлопнула дверцей.

Это было действительно все.

Медленно, со лба, очки опустились на глаза Данила, сделав снег похожим на пепел.

И тут же парни бросились к нему, заломили руки, так что голова его оказалась на уровне живота. Щелкнули наручники, сорвались на снег очки, и вместо них голову сдавила тугая повязка, скрыв мир черной плотной тканью. Даже теперь, несмотря ни на что, его продолжали крепко держать, позволив только выпрямиться и идти рядом.

Он споткнулся, ударился ногой выше ботинка о железо.

— Поднимай копыта, — посоветовали ему.

Данил послушался, влез в микроавтобус и от толчка сзади рухнул на первое же сидение. Его почти волоком стащили и пересадили вглубь, сжав с обоих сторон плечами.

Его везли долго, разгоняясь на прямой и визжа тормозами на поворотах. Потом машина встала, открылась дверца, и нагретый салон ворвался ледяной ветер пустыря.

Данила вывели прямо в сугроб. Где-то скрипнула дверь. Его повели туда, и снег хрустел под множеством ног. Его, слегка придерживая за локти, подвели к крыльцу и заставили подняться на две ступени, потом втолкнули через порог. Замерзшие уши и щеки Данила сразу ощутили тепло после морозного ветра. Его повели по доскам, прикрытым половиками, потом заставили спуститься на несколько ступенек вниз, надавив на плечи, посадили на стул, навалились, выламывая скованные руки выше и, пересняв наручники, приковали к спинке стула.

— Сиди, пацан. Сейчас немного потележим с тобой.

— А если сорвется? Это же ходячий волын.

— Не сорвется. У нас все на правде. Слушай сюда, Дан. У нас тут один мужик есть, его нужно грохнуть, чтобы без синьки. Ты нам его завалишь и все, ты наш, мы вместе. Дальше уже все пойдет по накатанной. Я все понимаю, братишка, сам когда-то завязывал. Тут трудно только сделать первый шаг, потом все вернется на оборотах. Так мы договорились? Могила? Ты с нами?

Данил молчал и не шевелился.

— С нами, куда ж ему деваться. Он умненький Буратино.

Данил продолжал сидеть и напряженно слушать.

— Пацаны. Давайте за Матвеем.

— А если не завалит?

— Куда денется. У него же жена брюхатая, не захочет терять. Представляете, каких мы с ним дел наворочаем.

Шаги направились от него, голоса отдалялись. Потом хлопнула дверь и все стихло.

Данил, подождав еще с минуту и жадно прислушиваясь, попробовал резко рвануться. Стул сдвинулся, он не был прикреплен к полу. Данил бросил свое тело на бок и, упав на пол, стал выворачивать перегородки спинки, между которыми зажали его правую руку. Перегородки не выдержали, спинка оторвалась от сидения, и Данил, освободившись от стула, сел на колени. Был он молодой, гибкий и без особого усилия протиснулся сквозь кольцо из скованных рук, протащив сквозь него ноги, и выпрямился, вскочил и сдернул с глаз повязку, швыряя ее на пол. В небольшой комнате горел свет, но не было ни одного окна. Просто четыре глухих стены и в одной из них пробита была запертая дверь. Две противоположные стены были заставлены стеллажами с банками, кастрюлями, возле третьей стояли две бочки и 20-литровая бутыль с прозрачной жидкостью. Это была кладовка, — понял Данил и попробовал налечь плечом на дверь. Та держалась крепко. Данил ударил снова и замер, услышав шаги.

Он отступил, нервно оглядываясь. Еще немного, и в дверь снова появятся те, кто привез его сюда, у них в арсенале имелись крутые методы, а у него — беременная жена, ради которой он пойдет на все. Данил бросился к противоположной стене и заметался взглядом по полкам, ища хоть какое-то оружие. Он не мог уйти от них, он мог только драться. И роясь на полках, он увидел стеклянную бутылочку, схватил ее. «Уксусная эссенция» — было написано на этикетке.

И Данил решился моментально. Торопливо, зубами, он вцепился в крышку и, срываясь и хватаясь зубами вновь, открыл бутылочку, поднял голову и прислушался, не обращая внимание на острый специфический запах. Говорили уже возле двери. Опрокинув бутылочку боком на полку, Данил быстро подставил под неровную струю скованные руки, набрал целую пригоршню жидкости и, словно при умывании, плеснул ее себе в лицо.

Сначала он не почувствовал боли и стоял, оглушенный удушающим запахом, а эссенция капала с его глаз, мокрых ресниц и медленно краснеющих щек. Боль пришла спустя минуту. Сначала слабое жжение, потом сильнее, сильнее. Побелевший Данил в распахнутой замшевой куртки стоял, сцепив зубы, не двигаясь и видя все словно в зеленом свете. Тут щеколда со скрипом поднялась, и сквозь зеленый туман проступила человеческая фигура, потом и ее контуры стали расплываться.

— Что за вонь? Ты что, уксус выпил?

Данил едва раздвинул стиснутые зубы. Не крик а рев боли вырвался из его сведенных челюстей. Рухнув на пол, он начал кататься, зажимая обожжённые глаза скованными руками.

— Косит под припадочного, — в растерянности топтались на месте парни.

— Засохни. Воды, быстро, — заорал, все поняв, их главный.

Ему принесли сначала стакан, потом ведро. Все это он выплеснул на Данила, стараясь попасть ему в лицо, и тот, лежа на спине, захлебнувшийся, хватающий ртом воздух и воду, дико смотрел перед собой покрасневшими, ничего не видящими глазами.

Сквозь тучи выглянуло низкое и холодное зимнее солнце. По обнаженному желтому льду летел микроавтобус. Вот он остановился, открылась дверца, и на заваленную снегом обочину вытолкнули Данила в одном свитере и джинсах. Он не удержался на ногах и упал в сугроб, нелепо хватаясь руками за проваливающийся снег.

— А куртка мне понравилась, — мелькнула в салоне чья-то голова, но рука другого содрала куртку с жадных плеч и швырнула в сугроб прямо на голову Данила.

Микроавтобус сорвался с места и умчался, Данил остался один, путаясь в замше и барахтаясь в сугробе. Он хватал сведенными от холода руками снег и прижимал к горящему лицу.

Тут мимо пронеслась машина. Данил поднял голову и прислушался. Теперь он был полностью свободный, слепой и беззащитный. Единственное, что осталось у него — его собственная жизнь — была ему совершенно не нужна.

Срываясь и падая в снег, он наконец выкарабкался на дорогу, не замечая, что теплая замшевая куртка сползла в снег. Он напряженно прислушивался, глядя в лево так, словно он еще что-то мог увидеть.