Книжный в сердце Парижа - Лоренца Джентиле

Разговор заходит о доме, в котором мы будем жить после свадьбы. Скоро он освободится от арендаторов и будет готов принять нас.

– Удачная инвестиция, – говорит мой отец. – За двадцать лет его стоимость удвоилась.

Дом этот находится в конце улицы, и он точно такой же, как и все остальные: два этажа, покатая крыша, балкон за окнами. В таком живем и мы с родителями.

Я стараюсь не думать о том, что на самом деле они купили этот дом для брата. Удалось бы ему устроиться на хорошую работу, жить идеальной жизнью по соседству? Хватило бы этого моим родителям? Может, тогда я стала бы им не нужна? Иногда я задаюсь вопросом, каково это – не родиться вообще, но не могу себе этого вообразить. Я вижу себя плывущей в пустоте или в абсолютной темноте, но картина недостоверна, так как мне представляется существующая я.

– Город уже наступает, – отмечает Бернардо, – а у нас даже сад будет.

Сейчас он говорит, что рад переехать из Милана сюда, в пригород. Мир и спокойствие, дружелюбная обстановка, а если выйти из дома вовремя и чуть быстрее проехать по кольцевой, то до офиса не так уж и далеко. Хотя в приватной беседе он признавался мне, что здесь просто не надо будет платить аренду, а в будущем он надеется купить квартиру в Милане. Он хотел бы жить в центре города. На самом деле эта идея мне тоже по душе. Так что меня совсем не нужно было убеждать.

– Не верьте никому, кто утверждает, что будущее – это иллюзия, – говорит мой отец. – Если в жизни и есть что-то определенное, то это будущее. И важно быть к нему готовым.

– В субботу я повезу Оливу в Алассио[11], – вдруг объявляет Бернардо.

Словно я какой-то пудель! Разве нам не стоило сначала обсудить это друг с другом? Даже я помню тринадцатую статью Конституции: «Свобода личности неприкосновенна». Может быть, потому, что тетя часто повторяла мне эту фразу. Повезет в Алассио к его друзьям, с которыми мне совершенно не о чем говорить. Всякий раз, когда я пытаюсь завязать с ними разговор, передо мной сгущается тьма. Все они молодые юристы, нотариусы, стоматологи. О чем я могу им рассказать? Об острых жареных морских водорослях? Спросить, помнят ли они финальную сцену из «Унесенных ветром», в которой Скарлетт О’Хара восклицает: «Ведь завтра будет новый день!»? Тишина, неизменно сопровождающая мои шутки, вызывает у меня чувство неловкости и приступы тахикардии. Я бы предпочла остаться дома и решать судоку или печь пирожные, даже если никто из домашних их не ест: мой отец ненавидит сладкое, а единственная калорийная пища, входящая в рацион моей матери, – это гималайские ягоды годжи.

Они все ждут, когда я отреагирую на это предложение. Многозначительные взгляды моей матери становятся все более настойчивыми. Она много раз говорила мне, что ради любимых людей нужно уметь чем-то жертвовать. «Ответственность лежит в основе счастья». Я не ставлю это под сомнение, ведь речь идет о социальных нормах, и, если они существуют, на то есть причина. Например, чтобы реальность не дала трещину, посеяв в нас панику, чтобы все знали, чего ожидать от жизни, чтобы она текла гладко и без волнений. И это работает из века в век, по себе знаю. Лучше бесконечный миг притворства, чем череда прыжков в пустоту и постоянные разочарования.

Вот почему я сама удивляюсь тому, что произношу в следующий момент:

– В эти выходные я буду в Париже.

Тут же эхом звучит хор голосов:

– В Париже?!

Застывшие в воздухе вилки, широко распахнутые глаза. На ум мне приходит фотография Дали с котами и летающими стульями.

– Как это – в Париже? – бормочет мать.

– В Париже? – повторяет Бернардо.

– В эти выходные? – напирает отец.

Я тоже сижу неподвижно. Сердце стучит так сильно, что, кажется, вот-вот выпрыгнет из груди и приземлится на тарелку.

– Да, в Париже.

– А зачем? – спрашивает мама, будто ее наконец подключили к аппарату искусственной вентиляции легких.

Я не готова к этому вопросу, ведь я решила, что поеду, только сейчас. О том, чтобы признаться, что я еду одна и ночным поездом, не может быть и речи. Невозможно. Как и упоминание о тете Вивьен. С другой стороны, я ненавижу врать. Не хочу жить в страхе, что мою ложь раскроют.

– Олива? – мать торопит с ответом.

– Я еду в отпуск.

– В отпуск? – повторяет она.

Мне приходит в голову идея:

– В воскресенье у Линды день рождения. Мы едем вместе.

Из всех моих немногочисленных подруг Линда – любимица родителей. Она кажется им самой надежной. Взгляд отца меняется. Он что-то подозревает? Если честно, с тех пор, как она вышла замуж, мы с ней почти не виделись.

– Вы забронировали все в последнюю минуту? – спрашивает Бернардо, который не в состоянии даже помыслить о таком.

– Да, мы едем в субботу рано утром, – говорю я. – Поэтому завтра ночую у нее. В честь ее дня рождения, – повторяю я. По крайней мере, хоть это правда.

– Но Линда… Она же замужем, – замечает мама.

– Именно, – отвечаю я наугад, и это срабатывает. – А мне тридцать лет, и я имею право на отпуск.

Правильно, обращусь, пожалуй, к тринадцатой статье, не просто же так ее написали. Теперь, когда я это сказала, да еще и не один раз, назад пути нет.

– Значит, никакого Алассио? – Бернардо сдувается.

И не только. Коль скоро мне нужно собирать чемодан, я, против обыкновения, не пойду ночевать к нему. Увидев его расстроенное лицо, я уже почти готова сдаться. Но я стискиваю зубы и пытаюсь стоять на своем.

Я достаю из холодильника десерт – приготовленную мною панакоту с соусом из лесных ягод – и подаю к столу. Из всех присутствующих лишь Бернардо кладет себе порцию.

– Я села на диету по биотипам, – объясняю я матери, мотивируя свой отказ от сладкого.

На самом деле руководство по диете мне еще не доставили, но эта новость вернула ее к жизни. И она опять заводит знакомую песню: «Ты совсем не толстая, не нужно сбрасывать прямо много, но если ты чуть-чуть похудеешь, то, несомненно, будет лучше. Сахар – это яд, он вызывает привыкание и…» Я улыбаюсь и киваю, пока она перечисляет все побочные эффекты глюкозы. Я объясняю ей, что мой биотип – яблоко (для своего душевного спокойствия я выбираю его, отметая грушу) и что мой новый рацион не предусматривает ничего сладкого. Так что на какое-то время придется воздержаться.

Мама одобряет. Она забывает о Париже, о Линде, об Алассио – обо всем на свете. Я спрашиваю себя, не настал ли тот самый момент: соблюдать режим питания, не зная, в чем он состоит, – может быть, именно это и принесет результат? Пожалуй, я отменю заказ книги.

После ужина я провожаю Бернардо до калитки. Его зеленые глаза сверкают в темноте, озаренной уличными фонарями. Интересно, чем я заслужила такого красивого мужчину? И неважно, что иногда мне кажется, будто нам нечего сказать друг другу, и что он не смеется над моими шутками. Красота успокаивает. В каком-то смысле красота – это все. Покуда она не увянет.

Глядя, как он идет к машине, я вдыхаю воздух Корнаредо – городка, по которому я могу передвигаться с закрытыми глазами. На его немногочисленных улицах я знаю каждую выбоину, каждую калитку, каждый дорожный знак. Я любила его, а потом мне стало здесь тесно. Теперь я живу с чувством неотвратимости происходящего. Я наклоняюсь, чтобы рассмотреть ожидающий нас дом – наверху горит свет. Эта комната будет нашей спальней. Я вижу, как через год мы будем лежать в постели, положив головы на подушки из моего приданого, Бернардо будет читать заключительные записки для завтрашнего слушания, а я решать судоку последнего уровня. Пойду ли я в ванную, чтобы нанести крем, и вместо этого приму снотворное? Буду ли я еще в нем нуждаться?

4

Я распахиваю дверцы шкафа и открываю чемодан.

Чего у меня предостаточно, так это одежды –