Книжный в сердце Парижа - Лоренца Джентиле

вся она прямиком из бутика моей матери. После третьего класса средней школы она записала меня в лицей в Бусто-Арсицио[12], и мы стали каждое утро выходить из дома вместе. И каждый день из-за меня опаздывали. В машине мы слушали Леонарда Коэна и Де Андре[13]. Мама высаживала меня у ворот школьного двора, а сама ехала открывать магазин. После уроков мы вместе обедали в местной забегаловке – точнее, я лопала все подряд, а она лишь смотрела, потому что у нее всегда болел живот, или ее тошнило, или она «уже поела». Во второй половине дня она грызла сухофрукты и орехи из банки, которую держала в кладовке магазина, куда зимой мы складывали зонтики и пальто.

После обеда я принималась за учебу, спрятавшись за кассовым аппаратом в попытках отвлечься от бесконечной болтовни постоянных клиенток. Моя мать относится к такому типу продавщиц, которые никого не оставляют равнодушным. Ее можно или любить, или ненавидеть – как курицу в кисло-сладком соусе. Она считает, что хорошая одежда повышает качество жизни, что классический стиль выгодно смотрится на любой фигуре (а также молодит); она не верит в моду, в крайности – в слишком короткие юбки, слишком высокие каблуки, одежду оверсайз; она не приемлет сочетания более трех цветов, синтетические материалы, стразы, цветочные принты, горизонтальные полосы. Она слепо полагается на правила «Полного руководства по сочетанию цветов», в которых есть два основополагающих принципа: никогда не совмещать первичные или соседние цвета цветового круга Иттена и никогда не одеваться в разные оттенки одного цвета.

Я осмелилась взбунтоваться против ее учения всего один раз – когда отправилась на шопинг со школьными подругами, на который копила карманные деньги три месяца. Трофеями стали желтые брюки с заниженной талией, очень узкая футболка цвета фуксии и ожерелье с эффектом татуировки цвета морской волны. Я надела все это в тот же вечер на семейный ужин, чувствуя себя при этом очень взрослой и харизматичной. Увидев меня, мать потеряла дар речи. В течение всего ужина она молча на меня смотрела, а в конце взорвалась. Почему я так вырядилась? Что я хотела сказать этой низкопробной одежкой? Что я хотела этим сказать, мне было неведомо. Я просто хотела нравиться себе, возможно, чувствовать себя желанной.

«Ума не приложу, у кого ты этому научилась! Разве что у своей тетушки! – кричала она мелодраматично. – Только ей может прийти в голову сочетать фиолетовый с красным, желтый с черным, а синий с бежевым и носить распоротую, дырявую или линялую одежду. Что говорит лишь о неряшливости, непочтении к окружающим и дурном вкусе. Хорошо одеваться – дело серьезное. Ведь это помогает завоевать уважение и определяет будущее». Все эти принципы мать пыталась внушить мне, дабы у меня была достойная моих способностей полноценная жизнь, построенная на прочном фундаменте.

Тетя Вивьен однажды сказала, что потребность в поиске эстетической гармонии может быть одной из форм самозащиты. Возможно, я могла бы просто объяснить матери, что мне приятно время от времени одеваться неэлегантно. Но она разрыдалась горькими, отчаянными слезами, задаваясь вопросом, где же она ошиблась. Я повернулась к отцу в поисках поддержки, но встретила только тяжелый усталый взгляд. Он увидел во мне свою сестру. Я, его единственная дочь, подвела его.

«Ты не ошиблась, – прошептала я матери. – Это моя вина».

Я поднялась в свою комнату, чтобы переодеться. И как мне пришло в голову надеть эту дурацкую одежду? Я выбросила ее в мусорное ведро.

Количество предположений о том, что может произойти во время путешествия, ошеломительное. Я понимаю, что должна предвидеть все, но ума не приложу, как это сделать. У Бернардо есть своя методика сбора вещей: он берет одинаковые рубашки по числу дней отпуска плюс одну запасную, кладет две пары брюк и, если мы едем куда-нибудь в холодное место, определяет, сколько нужно свитеров, разделив общее количество дней на полтора, и добавляет еще один не слишком тяжелый.

Я решаю довериться собственной логике. Прогноз погоды обещает двадцать шесть градусов тепла, без осадков. Можно уверенно брать пару брюк и две блузки. Еще купленное в секонд-хенде платье с цветочным принтом. Оно хранится в дальнем ящике шкафа уже много лет, и, хотя очень мне нравится, я ни разу его не носила, чтобы не сердить маму. Если в Париже будет жарко, мне выдастся шанс его надеть. Я также решаю взять с собой красивые пластмассовые серьги фламенко, купленные для праздника по случаю карнавала, который в последний момент отменили. В офисе или в Алассио мне их, конечно, не поносить, но в Париже – вполне. Помимо туфель, которые будут на мне, я беру пару кроссовок и балетки.

Наконец, я складываю и упаковываю в чемодан расшитое блестками платье с еще не оторванной биркой – на случай, если Вивьен захочет сводить меня куда-нибудь в субботу вечером. В театр, в ресторан, в гости к друзьям… Думаю, блестки в Париже уместны всегда. На всякий случай прихватываю куртку и зонтик. Кладу две ночные рубашки: одну с длинным и одну с коротким рукавом. Мне не уснуть, когда слишком жарко или слишком холодно. Еще беру халат, резиновые шлепанцы, чтобы не поскользнуться после душа, и домашние тапочки.

Я роюсь в ящике с нижним бельем в надежде найти свежий бюстгальтер и трусики в тон, но шансы на успех стремятся к нулю. Вещи я обычно стираю все вместе, поэтому белое белье уже совсем пожелтело – ситуация патовая.

На дне ящика я нахожу батончик «Тронки» – даже не помню, как спрятала его туда. Я уже было развернула обертку, рассчитывая на заслуженный перекус после пресного цыпленка, как раздается стук в дверь. Приходится затолкать батончик обратно.

Мать протягивает мне прямоугольный объемистый футляр.

– Дорожная аптечка, – поясняет она с обеспокоенным видом. – Я читала, что, если вовремя не продезинфицировать порез, могут ампутировать ногу.

– Мама, я же не на войну собираюсь, – говорю я, но аптечку тоже беру.

Одна нелепая случайность. Иногда бывает достаточно одной. Никто не знает этого лучше нас, лучше моих родителей. Теперь они видят опасность во всем. Когда уже слишком поздно.

Мама дает мне антибиотик общего действия, кортизон и термометр. Убедившись, что я все положила в чемодан, и взяв с меня слово, что я буду осторожна во время поездки, она желает мне спокойной ночи. Я обнимаю ее, чтобы успокоить. И чтобы успокоиться самой.

Когда она выходит из комнаты, я кладу в сумку перцовый баллончик, который дал мне отец, когда я училась в третьем классе лицея. Правда, срок действия, наверное, уже истек – на упаковке нет даты.

Я опять достаю батончик «Тронки» – выглядит он вполне съедобно. Не думаю, что диета по биотипу допускает шоколад. А ведь он союзник хорошего настроения, снимает стресс, полезен для кожи и даже делает вас умнее. Я цитирую самой себе научные исследования. Кожа и хорошее настроение меня не очень волнуют, а вот интеллект бы пригодился. Я кусаю батончик.

– Это та самая тетя, которая смастерила тебе на Карнавал костюм конфеты Baci Perugina из фольги? – спрашивает Линда.

– Она, – шепчу я в трубку.

– Та, что с фламинго?

– Да, моя единственная тетя.

– Надеюсь, меня никто ни о чем не спросит… Олива, ты же знаешь, что я не умею врать.

В ее тоне я улавливаю легкий упрек.

– С чего вдруг ты приплела именно меня?

На самом деле я и сама задаюсь этим вопросом.

– Потому что у тебя дня день рождения.

– Возвращайся скорее. В любом случае вряд ли я встречу твоих родителей в эти выходные, правда?

Мы прощаемся на позитивной ноте. Но я уже предчувствую катастрофу. Батончик «Тронки» меня совсем не успокоил. И тут вдобавок ко всему позвонил Бернардо.

– Ты едешь в Париж не с Линдой, – заявляет он обиженно.

– С чего ты взял?

– Просто знаю.

На самом деле распознавать ложь – его работа. И вот еще одно доказательство того, что я не умею врать, – пока я мысленно прокручиваю возможные варианты ответа, повисает гнетущая тишина. В голову приходит лишь