Золотой петух. Безумец - Раффи

Авет, чтобы вынести оставшуюся поклажу.

— Авет, сынок, зачем ты обижаешь малого. Возьми его с собой.

— Не дорос еще, рано ему в город, — ответил Авет, немного смягчившись.

— Гоги Петросян берут, а мы с ним однолетки, — плачущим голосом сказал Кало.

— Возьми его с собой, сынок, — убеждала сына старуха, — возьми, он же не девочка, чтобы сидеть в четырех стенах. Хочется парню на божий свет посмотреть, уму-разуму набраться. Возьми!

Слова старухи поколебали решимость Авета, тем более что Егизабет тоже стала уговаривать мужа: Кало будет, мол, в дороге погонять ослов.

— Ну, коли так, собирайся, да только поживей, — сдался наконец Авет.

Попасть в город на пасху было для деревенских мальчиков большим удовольствием. Там им покупали архалуки, шапки, кожаные лапти, порой и гостинцы.

Кало впервые предстояло увидеть город, и радости его не было предела. Он птицей взвился с постели и несколько минут без толку сновал по комнате, а затем стал искать свой пастуший посох. Собирался Кало недолго, спал он всегда одетый. В одно мгновенье обул лапти — и вот уже готов в дорогу. Взяв в руки свой пастуший посох, он подошел к бабушке, обнял ее и спросил:

— Бабушка, а что тебе привезти из города?

Старуха молча поцеловала внука, и ее потухшие глаза наполнились слезами.

Во дворе уже стояли навьюченные ослы. Егизабет с лучиной в руках светила мужу. Авет вынес из овчарни двухмесячного ягненка и, привязывая его к седлу, подумал: «Это в подарок городскому барину».

Задолго до рассвета маленький караван тронулся в путь.

Глава третья

По дороге к Авету присоединились его односельчане, так же, как и он, ехавшие в город на базар. Караван постепенно увеличивался.

Ночь была тихая. Звезды ласково мигали на ясном небе. В воздухе чувствовалось свежее дыхание весны. Последние дни стояла дождливая погода, но дорога успела просохнуть, и тяжело навьюченные ослы шли, не останавливаясь.

Кало и его сверстники шагали впереди, погоняя ослов, а позади неторопливо брели их отцы и степенно беседовали.

— Интересно, в какой цене теперь масло?

— Говорят, подорожало, — заметил один из крестьян.

— Уж коли сейчас не продадим дорого, то когда же, — подхватил третий. — Всю зиму мы в глаза не видели снега, худо нам придется теперь летом… даже питьевой воды не будет.

— Хорошо, хоть дождь прошел, а то поля совсем пересохли!

— Мало пользы от такого дождя! Ложкой не напоишь верблюда. Видно, бог карает нас за грехи.

— И священник перестал святить поля, а то, может, бог смилостивился бы, — перекрестившись, сказал один из крестьян.

— Наш священник с целой торбой проклятий то и дело бегает к благочинному, и что ни день, то новый приказ: дайте то, дайте это… всю душу из нас вымотали… Не знаешь, кому угодить… Со всех сторон тянут… А нам проку ни на грош…

Эти слова рассердили благочестивого старика крестьянина.

— Все-то вы кощунствуете, потому бог от нас и отступился, — сказал он, — ни снега нам не посылает, ни дождя. Плох или хорош священник, а все же он наш отец духовный, наш заступник перед богом.

— Говорят, масло очень подорожало, — вернулся к прерванному разговору первый крестьянин. — Ты почем его продал, Маркос?

— По десять рублей.

— А яйца?

— По рублю за сотню.

— Неплохо.

Авет, который всю дорогу хранил молчание, вмешался в разговор:

— Зря только голову ломаете, дорого или дешево продадите, все одно с пустыми руками вернетесь домой. Все мы рабы горожан. Целый год работаем на них: сеем, пашем, жнем. Они едят наш хлеб, наше масло, наш сыр, а платят гроши, даром что карманы у них набиты деньгами. А наши недоимки растут изо дня в день. Едем в город нагруженные до отказа, а возвращаемся ни с чем. Стыдно в глаза смотреть женщинам и детям, когда они спрашивают нас: «Что вы привезли из города?»

Слова Авета заставили крестьян призадуматься. Ничто так больно не ранит сердце крестьянина, как напоминание о его недоимках. Это и было причиной негодования Авета, когда он несколько часов назад, собираясь в дорогу и навьючивая ослов, думал о том, что вся эта поклажа — плод его тяжелого труда — не принадлежит ему.

Кало и его сверстники, шедшие впереди, были заняты более веселым разговором. Их не тяготили заботы взрослых, над ними не висели недоимки.

— Сако, — обратился Кало к одному из товарищей, — ты же бывал в городе, скажи, где там пасут ягнят?

Сако, который был старше своих товарищей и несколько лет прожил в городе, ответил:

— Горожане не держат овец и не пасут ягнят.

— А чем же занимаются городские мальчики, если они не пасут ягнят? — полюбопытствовал Кало.

— Учатся.

— А священник их наказывает розгой, когда они не знают урока?

— Они учатся не у священника, а в школах.

— А что такое школа?

Сако трудно было ответить. Он пробормотал только:

— Школа, школа… Ну, не знаешь разве?

Другой мальчик спросил:

— Небось у городских мальчиков хорошие лапти?

— Они носят не лапти, а сапоги.

— А что такое сапоги?

— Это… городские лапти.

— А ежевика и ирга растут в городе? — спросил кто-то.

— Нет.

— Ой, а какие же они едят ягоды?

Сако не знал, как утолить любопытство мальчиков, которые со всех сторон забрасывали его вопросами. Он коротко описал городскую жизнь так, как он ее себе представлял: сказал, что там много больших домов, есть базар, вместо арб ходят фаэтоны, но впрягают в них не буйволов, а лошадей, и добавил, что городские мальчишки высмеивают деревенских ребят и при всяком удобном случае награждают их тумаками. Это замечание рассердило Кало. Он замахнулся своим длинным посохом и угрожающе сказал:

— Как начну лупить этой дубинкой по их тощим спинам, сразу запищат «мама».

Глава четвертая

Город Е… стоит на берегу реки, которая берет начало из озера Севан. Он относится к числу тех немногих городов, которые не испытали на себе персидского ига; здесь сильно чувствуется влияние турецких нравов. Женщины красят волосы хной, мужчины носят узкие шаровары и чувяки.

Вечером, на второй день пребывания в городе, братец Авет, понурившись, стоял перед дверьми большой лавки и, прижимая к груди свой длинный посох, робко посматривал на дверь, не решаясь туда зайти. В эту минуту он был похож на человека, который томится в ожидании судебного приговора. Долго простоял он так, надеясь, что его заметят и пригласят войти в лавку. У его ног покорно замер ягненок, которого он привез в подарок барину. Ягненок выглядел грустным и не резвился, как обычно, словно разделял беспокойство своего хозяина, погруженного