Темные самоцветы - Челси Куинн Ярбро

— Интересное предложение, — проговорил Стефан, невольно загораясь надеждой. — Что же это — еще один плод алхимических экспериментов?

— Да, — кивнул Ракоци, не очень греша против истины. Ведь алхимия зародилась в Египте, а именно там он и научился изготавливать это лекарство — более трех тысячелетий тому назад.

— Сколь же разнообразны ваши таланты, — задумчиво пробормотал король и, пожевав губами, прибавил: — Я, возможно, воспользуюсь вашей любезностью. — Граф вызывал в нем все большее уважение. — Признаюсь, я полагал, что молва несколько преувеличивает ваши достоинства, теперь же начинаю думать, что они скорее недооценены. — Он похлопал собеседника по плечу с той дружеской фамильярностью, которая вознесла бы на седьмое небо многих из его приближенных. Но Ракоци хорошо знал цену подобным жестам. Милость монархов подчас таит в себе больше опасности, чем их гнев.

— Ваше величество, — произнес он с надлежащей учтивостью, — все мои скромные навыки в вашем распоряжении. — Он отвесил поклон и прибавил: — Даже в Москве.

Эти слова заставили короля ухмыльнуться.

— Я также слышал, что вы недурной музыкант и владеете несколькими языками.

Ракоци понял, что лед под ним все еще тонок, и потому ответ его был осторожен:

— Я иногда музицирую, развлекая себя, и немного знаком с некоторыми из европейских наречий.

Стефан с глубокомысленным видом кивнул.

— Но Англия — не Европа. Входит ли в ваши познания и английский язык? Ведь в Московию наведываются британцы, закупая канаты для своих кораблей. Из бесед с ними, мне думается, можно было бы многое почерпнуть.

— Я понимаю английский говор, — сказал Ракоци, владевший английским столь же свободно, как и дюжиной других языков.

Что-то еще занимало мысли Стефана. Он озабоченно тряхнул головой.

— Да, чуть не забыл! А русский вам внятен?

Ракоци поклонился еще раз.

— Служить вам, ваше величество, огромная честь для меня, — сказал он по-русски, подавляя невольный вздох.

* * *

Письмо Этты Оливии Клеменс. Лондон. Написано по-латыни.

«Ракоци Сен-Жермену Франциску Оливия-римлянка шлет свой привет!

Значит, теперь Московия, как я понимаю? Мало тебе было турок, ты собираешься к русским? И не пытайся вкрутить мне, будто тебя туда гонит не собственное желание а приказ польского короля. Ты, если бы захотел, легко убедил бы. Батория не посылать тебя в эти дикие земли. Я не приму никаких оправданий. Впрочем, ты к ним и не прибегнешь, как не прибегал никогда.

И все же я раздосадована, мой друг, и даже раздражена, если хочешь. Я давно свыклась с жизнью от тебя вдалеке, но ведь не настолько! И потом, как мы будем сноситься? Разумеется, мне приятно было узнать из твоего письма, что ее величество королева английская намеревается отправить в Москву своих дипломатов (я проверяла, это действительно так), но твое предположение, что посольских курьеров можно будет использовать как почтальонов, полнейшая чушь. Ты не знаком с Елизаветой Тюдор и не имеешь представления о ее нраве. Достаточно сказать, что она унаследовала от своего отца приступы бешеного неистовства и добавила к ним железную волю. Я видела ее в ярости, и этого мне хватило, чтобы, в любой момент быть готовой взять ноги в руки и перемахнуть через пролив.

Еще меня удручает твое удаление от мест, где ты рожден. Я сама давно не бывала в милом мне Риме и знаю, что это такое. Ящики с землей родины, не то же, что родина. Они, конечно, дают нам поддержку, но отнюдь не с лихвой. Ты пишешь, что в твоем багаже их достаточно. Надеюсь, это соответствует истине, ибо слишком огромное расстояние отделяет Москву от Венгрии, или Дакии, или как там еще называются твои горы. Только не говори, что у тебя есть опыт длительных путешествий. Опыт опытом, но ты сильно рискуешь: ты единственный пострадаешь, если что-то пойдет не так.

Да, а все же насколько длительным обещает быть твой вояж? Ты об этом почему-то помалкиваешь и лишь сообщаешь, что Баторий каких-либо сроков не называет. Быть может, попробуешь сам догадаться? Возможно, он хочет томить тебя там, покуда Русь не войдет в состав Польши? Ха-ха. Это шутка, хотя и не очень смешная. Впрочем, от твоего Батория можно всего ожидать.

Кстати сказать, ее величество упорно именует его Стефаном, а не Иштваном, хотя русский царь для нее по-прежнему Иван, а не Иоанн. Елизавета — женщина весьма жесткая и не терпит даже намека на непокорство, в чем пришлось, к несчастью, убедиться отцу Эдмунду Кэмпиону. Кроме того, она игнорирует перемены в календаре, провозглашенные Папой. Можно было бы счесть это чем-то из ряда вон выходящим, если бы хоть какое-нибудь начинание Ватикана было одобрено ею. Поэтому Англия и католическая Европа будут расходиться в календарном счислении на десять дней, что, если вдуматься, сулит одни неприятности, но это, собственно, не наша забота.

Зато в составе английского посольства, отбывающего в Россию, имеется человек, с которым ты, возможно, сойдешься. Его зовут Бенедикт Лавелл, он выпускник Оксфорда, и какое-то время состоял при российском после, изучая язык московитов, поскольку уже в совершенстве освоил и греческий, и немецкий. В то время как лондонский люд глазел на русского увальня, молодой человек прилежно заносил в книжечку все его выражения и словечки — к большому неудовольствию своего братца, страстно желавшего получить при дворе хоть какую-то должность, но не обладавшего для того ни одаренностью, ни манерами, ни деньгами. Бенедикт и я в прошлом были близки, однако он не посвящен в наш с тобой общий секрет, ибо, как ты хорошо знаешь, двух-трех свиданий для того недостаточно. Ему где-то за тридцать, он отозван из Оксфорда и включен в состав посольства по требованию возглавляющего его сэра Джерома Горсея.[1]Не вздумай хохотать, дорогой: бедняга не выбирал себе имя. Я дважды виделась с ним, но мнения не составила, а потому обращайся за справками к Бенедикту.

Желаю тебе легкой дороги и приятного времяпрепровождения, хотя и боюсь за тебя. Пока ты отсутствуешь, я буду грустить о тебе словно о теплом плаще в непогоду. Дай знать о себе, когда сможешь. И помни, нет на земле такой глухомани, куда не могло бы проникнуть мое чувство к тебе.

Собственноручно,

Оливия.

Грингейдж, близ Харроу.

11 ноября 1582 года

по английскому календарю».

Два года назад дом Анастасия Сергеевича Шуйского сгорел дотла, а в том, что теперь стоял на его месте, все еще суетились плотники и маляры.

— Был уговор закончить эту комнату к Рождеству, — выговаривал Анастасий съежившемуся от страха детине, — а погляди, что выходит! — Он рывком распахнул дверь светелки. — Можно ли справиться с этакой прорвой работы к празднику, а?

— Князь-батюшка, мы кликнем подмогу. Будем трудиться и днями, и по ночам.