Дебри - Владимир Иванович Клипель

был много старше его. Видимо, подобная форма общения была для него привычной, и он даже не думал, что может этим кого-то оскорбить.

— Владимир, — коротко называл он себя, подавая всем поочередно руку. — Понимаешь, выпили поллитру, он другую ставит. Мало. Пока в магазин, туда-сюда, а время уходит…

Высокого роста, атлетического сложения, он, должно быть, был хорошим ходоком. Рукопожатие напоминало железную хватку капкана, а если добавить, что за плечами на рогульках у него покоился самый объемистый мешок да Федор Михайлович сверх того сразу же повесил ему на шею еще и карабин, то сил у него было, видимо, с избытком. По виду ему около сорока, оказалось — под пятьдесят. Смуглое лицо с желваками на скулах без единой морщинки, из-под широких черных бровей сверкают цыганистые глаза, волнистые, блестящие, как смоль, волосы придавлены круглой матерчатой шапочкой. К шапочке подшита пелеринка, закрывавшая шею и плечи.

Глядя на него, Иван даже позавидовал: черт возьми, есть же на свете люди, которых обошло всякое лихо! А вот ему не повезло. На войне хватил всего: и тонул в ледяной Волге пол Калинином, и мерз в снегу под Ржевом, и мок в сырых окопах Смоленщины. Теперь — чуть к непогоде, так и скрипит каждая косточка…

— Присядем, чтоб удача была, — скомандовал Федор Михайлович и, когда все молча посидели с минуту, поднялся первым.

Гуськом все подались за ним. Подвыпивший Володя покачивался и широко ставил ноги.

Так очутились в одной компании разные и до этого вовсе не знакомые люди.

Вскоре поезд уносил их к станции Бурлит. Разговор не клеился, и Володя предложил сходить в ресторан. Федор Михайлович согласился, но потом спохватился: кто же останется возле вещей?

— Я в ресторан не иду, — отозвался Иван, не любивший пьянки да еще в дороге. — Могу присмотреть.

Федор Михайлович подал ему карабин:

— Мешок не унесут, никакому черту сухари сейчас не нужны, а за оружием нужен глаз.

Шмаков от ресторана тоже отказался, сославшись на то, что перед самым отъездом плотно поел. Когда остались вдвоем, сказал:

— Не люблю. Пошел в тайгу, какая может быть пьянка, — он повесил на крючок фуражку с зеленым верхом — видно, купил на базаре у какого-то бывшего пограничника — и стал укладываться. — Пробный выход у меня.

— То есть как? — не понял Иван.

— А так. Энцефалитом переболел. Сейчас хочу узнать, смогу ли снова ходить по тайге. Даже мешок утрамбовал потяжелее, чем следует. Боюсь, как бы лечение на сердце не отразилось. Проверить хочу.

— Где же вы его подхватили?

— В прошлом году в Приморье. Пошел вот так же корневать, а клещ укусил. Ну укусил и укусил… мало ли вашего брата-таежника клещи кусают. Оторвал его — и в огонь. В тайге ведь от них не убережешься. А тут через несколько дней температура, головная боль. Из тайги выносили — без памяти был. Шесть месяцев в больнице провалялся, шестьсот сорок уколов принял.

— Ужас.

— Ну, уколы — черт с ними. Я рад, что нормальным человеком выкарабкался, а то после болезни — либо трясун, либо паралитик. Вот как оно: кому-то вторую молодость ищешь, а самому порой этот женьшень жизни стоит.

— Что ж поделаешь, — пожал плечами Иван, — свеча светит сгорая… Скажите лучше, вам не страшно поле этого опять в тайгу? Вы же на пенсии, можете совсем никуда не ходить.

— По-вашему, попал в автомобильную катастрофу, так и носа на улицу не кажи? — Шмаков помолчал, потом раздумчиво добавил: — Мое счастье, что компания добрая попалась, вынесли, хоть и заработка из-за этого лишились… А в городе сидеть не могу. Тянет. Пока ноги носят, буду ходить. Осень подойдет, на охоту подамся, за орехами. Телеобъектив приобрел, фотографировать буду.

Иван кивнул — понятно.

Он уже дремал, когда заявились из ресторана подвыпившие компаньоны. Володька еле держался на ногах, его кидало из стороны в сторону, он цеплялся за полки, но во весь голос хвастался своими охотничьими подвигами. Миша не хотел принимать его россказни за чистую монету и горячился:

— Что ты мне заправлять будешь, когда я сам с одиннадцати лет промысловик! Этих сохатых и медведей перевидел — дай бог…

Глаза у обоих влажно поблескивали, они готовы были сцепиться, но Федор Михайлович сурово одернул их:

— Ша! Люди отдыхают.

Спорщики, ворча под нос, плюхнулись на свои полки.

Была глубокая ночь, когда поезд остановился на станции Бурлит. Паровоз нетерпеливо попыхивал паром, словно бы поторапливал выгружаться. Едва корневщики выпрыгнули из вагона, поезд медленно поплыл дальше.

Прохладная влажная ночь охватила Ивана. Поеживаясь после теплого вагона, он вдел руки под лямки мешка и торопливо зашагал за своими компаньонами. Огни в поселке горели кое-где, перрон скупо освещался одним фонарем. К западу от железнодорожных путей расстилалось болото или луговина — пласт тумана прикрывал его от глаз. Поблескивали под ногами мокрые от росы камешки, трава на обочине казалась седой.

В глубине небольшого скверика стояло одноэтажное станционное здание. В зале ожидания в спертой духоте дремало на громоздких железнодорожных диванах несколько пассажиров.

Иван вышел на улицу размяться. В скверике он разыскал скамейку, на которой можно было неплохо устроиться. Он вынес мешок с поклажей, вытер влажную скамью газетой, застелил накомарником и улегся. Над головой сквозь перистые листья ясеня проглядывали звезды. Редкий туман размывал их очертания: мелкие скрадывал вовсе, а крупные казались бо́льшими, чем на самом деле, будто смотрел на них через неотрегулированный бинокль.

Звезды мерцали холодным светом и были столь далеки, что казалось невероятным достичь их когда-нибудь. Он видел не все небо, а только кусочки между ветвями и не узнавал ни одно из созвездий. Иван вздохнул: «А много ли мы знаем этих созвездий? Серебряный ковш Большой Медведицы да Стожары разве».

Днем Федор Михайлович пытался дозвониться до Будкова — Павел Тимофеевич обещал встретить их с лодкой, как только получит телеграмму или сообщение, — но ничего не вышло. Лишь к вечеру подвернулась оказия из Бурлита на Красный Перевал — самоходная баржа с грузом для леспромхоза. Чтобы ускорить выход, пришлось помочь загрузить ее шифером. Баржа отчалила в сумерках.

Шли всю ночь. Каков здесь Бикин, представить было трудно. В темноте проплывали отдельные купы каких-то крупных деревьев, пойменные заросли тальника возникали то справа, то слева, как только баржа, следуя по створам, от огонька к огоньку, прижималась к берегу.

Занималась ясная утренняя заря, когда путники сошли на берег в поселке. Над высокой крутобокой сопкой полыхало розовое небо. Поселок, лежавший у подножия, терялся на фоне этой темно-зеленой громады. От облака, заночевавшего на вершине, клочьями сползал в долину реки синий туман.

Федор Михайлович уверенно вел улочками и переулками к домику Будкова.