Мстислав Ростропович. Любовь с виолончелью в руках - Ольга Афанасьева

«Я жил в Оренбурге с начала войны до 1943 года. Для меня это было самое тяжелое время, но оно и закалило меня. Во время войны я понял, что такое голод. Я учился в средней школе и в музыкальном училище, в классе моего отца. Когда отец в 1942 году умер, училище осталось без хорошего педагога по классу виолончели. И сейчас же мне выдали из архива справку о том, что Слава Ростропович заменил ушедшего заслуженного артиста СССР Леопольда Ростроповича на посту педагога музыкального училища с почасовой оплатой.

Мне было тогда 14 лет. На деньги, что я зарабатывал в месяц, можно было купить на базаре полкило масла. Потом я научился делать так называемые коптилки. Родной брат моей крестной был доктором; у него в сарае я нашел большое количество пробирок и колесо из камня, которое надо было крутить, чтобы точить что-нибудь. И я научился стачивать донышко от пробирки. Получалась такая трубочка; и затем из этих трубочек и консервных банок я делал приспособление, в которое наливался керосин, вставлялся фитиль; это называлось коптилкой. Оно довольно хорошо освещало помещение и не требовало большого количества керосина.

И вот, когда совсем нечего было есть, крестная торговала на барахолке коптилками моего изготовления.

В каком-то смысле в эти годы и началась моя карьера музыканта. В Оренбург был эвакуирован Малый оперный театр из Ленинграда, и замечательные, выдающиеся артисты первыми заметили паренька, который довольно прилично играл на виолончели. Они стали меня брать на свои концерты, и между выступлениями певцов я играл на виолончели какие-то пьески. А уже после смерти отца они меня пригласили в город Орск, что недалеко от Оренбурга.

Дом-музей в Оренбурге, где семья Ростроповичей пережила самые тяжелые годы эвакуации во время войны с 1941 по 1943 гг.

Была очень холодная, глубокая осень. Мы сели в поезд. Нас было шесть человек. Каждому выдали по одеялу. Когда я лег, тело просто закоченело. Я закрылся своим единственным одеялом и подумал, что хорошо было бы заснуть и не просыпаться. И вдруг ночью, где-то в четыре часа утра, я почувствовал, что на мне что-то тяжелое и мне тепло. Это те пять человек, которые ехали со мной, отдали мне свои одеяла.

Я вам должен сказать, что сколько бы я ни делал в жизни хорошего, за добро тех людей, за те одеяла я никогда не смогу расплатиться…»[7]

В Оренбурге он приучил себя к режиму, которого станет придерживаться всю жизнь: сон не более пяти часов в сутки, никаких каникул и отпусков. Он занимался виолончелью перед сном и на рассвете, приучив себя предельно концентрироваться. Работавшая в местном музыкальном училище Р. Глезер организовала два его концерта в ансамбле с Софьей Вакман: играли сонаты Э. Грига, С. Рахманинова, виолончельные пьесы Славы Ростроповича. Готовились и другие концертные программы, которые обыгрывались всюду, где только можно было: в госпиталях, в окрестных городках, колхозах. Он любил людей и тянулся к ним, и ему отвечали теплотой и сочувствием.

Потом Мстислав Ростропович говорил: «Именно это отношение ко мне, совершенно неизвестному и ничем не примечательному юноше, стало основой моей незыблемой веры в людей». Сотрудники Малого оперного театра, сами недоедавшие и замерзшие, делились с мальчиком чем могли. Михаил Чулаки стал тогда для него не только учителем, а добрым другом, заменившим во многом отца. Чулаки выхлопотал Славе стипендию в Московской консерватории. Осиротевшая семья прожила в Оренбурге еще год.

В. Шебалин, назначенный ректором Московской консерватории, настоял на их возвращении в Москву. Летом 1943 года С. Козолупов прислал Ростроповичам вызов как своей семье, с тем что Слава будет обучаться в его классе, а Вероника — в классе его дочери Марины Козолуповой.

В консерватории юный Слава Ростропович сразу был замечен как талантливый виолончелист и пианист. Он твердо решил достигнуть наивысших результатов, стать во всем первым. Тогдашнегно состава консерватории почти не коснулись репрессии. Здесь еще С. Рахманинова, А. Скрябина, Ф. Шаляпина, Антона и Николая Рубинштейнов, П. Чайковского, С. Танеева, К. Давыдова и А. Вержбиловича. В Консерватории часто проходили вечера Б. Пастернака, М. Булгакова, Р. Фалька. Студенты посещали спектакли МХАТа так же регулярно, как уроки.

Во время войны в Московской консерватории преподавали эвакуированные в ленинградскую блокаду Д. Шостакович, Б. Асафьев, В. Софроницкий. Согласно воле отца Слава Ростропович поступил в консерваторию в класс С. Козолупова, понимавшего, какой исключительно талантливый ученик ему достался.

Козолупов в то время считался основателем собственной виолончельной школы. Он учил легкости и непринужденности движений смычка, добивался насыщенного и выразительного звучания, что позволяло максимально раскрыть возможности ученика. Технические задачи специально усложнялись. Выверялась чистота интонации, использовались многие варианты аппликатуры.

Московская консерватория в 1940-е

Основы системы С. Козолупова Слава Ростропович усвоил очень быстро. В каждом сложном пассаже он видел вызов и принимал его. Трудности подстегивали его азарт. Впоследствии он говорил: «Если мне в жизни что-то нетрудно, я за это не берусь».

В статье о своем талантливом ученике, опубликованной в 1946 году, когда Ростроповичу было девятнадцать лет, С. Козолупов выделял исполнение им Пятой сюиты Баха: «Это одна из самых сложных сюит композитора, весьма трудная для исполнения… Я почувствовал, что Мстислав сумеет постигнуть стиль, форму и внутреннее содержание этого замечательного произведения Баха. Я не ошибся в своих предположениях. Не прошло и полутора месяцев, как Ростропович прекрасно сыграл Пятую сюиту»[8].

В апреле 1944 года игру Ростроповича на студенческом вечере услышал Н. Мясковский и отметил в своем дневнике: «В концерте молодых исполнителей М. Ростропович — талантливый». Впечатление было настолько сильным, что Мясковский принес студенту свой виолончельный концерт и тот сыграл его на консерваторском студенческом конкурсе.

Мстислав Ростропович стал самым знаменитым учеником Козолупова, но он все-таки не был типичным представителем его школы. Он чувствовал, что методы преподавателя слишком узко сфокусированы на владении техникой.

«Собственно говоря, в классе Козолупова я не занимался музыкой. Он несомненно был замечательным специалистом, но руководствовался только своей интуицией. Я бесконечно благодарен ему за уроки; он прекрасно знал, как нужно учить играть на виолончели. Но он не был великим музыкантом. К примеру, он не мог понять музыку Прокофьева. Он интуитивно реагировал на нее и мог сказать ученику: «Сейчас ты играешь очень скучно, с этим нужно что-то делать». Но он не имел представления, как подойти к новой музыке»[9].