Десерт для герцога - Наталья Шнейдер

Я – Ева, никогда даже не слыхавшая о России. Дочь трактирщика и урожденной графини, что звучит нелепицей, но все же правда. Девушка, дошедшая до крайней степени отчаяния прежде, чем решилась обратиться к сыну герцога. Просто не нашла другого способа добыть денег, чтобы оплатить долги отца.

Да что же это, карма у меня такая, что ли – оказываться по уши в чужих долгах?!

Глава 3

Я глубоко вздохнула. Медленно выдохнула. Выскочила на дорогу, зашагала быстро, насколько хватало сил и дыхания, словно пытаясь убежать от мыслей. Без толку.

Я сошла с ума? Или меня в самом деле занесло куда-то в средневековую Англию? И, кажется, вовсе не ту Англию, которую показывали в кино о Робине Гуде. Едва ли в нашем средневековье о сыне кого-то из герцогов говорили бы, что господь не обделил его магией. Да и к незаконнорожденным у нас относились не слишком хорошо. Исключения бывали, конечно, но на то они и исключения.

Так все-таки бред? Или очередная параллельная вселенная, о которых написано миллион фантастических книг? Скорее второе, слишком уж реальным было все вокруг. Вот сейчас, например, мне безумно хотелось пить, ныли ноги после долгого бега, а мысль, что до дома идти еще несколько часов, приводила в отчаяние.

Господи, как будто это самая серьезная причина отчаяться! Я разрушила единственную возможность добыть деньги, и, значит, мне конец. Нам всем конец! Мне, Филу, Бланш и Джулии. Да и плевать, что Филипп и Бланш – сводные, они моя семья, а я старшая, и я все испортила!

Стоп! Опять не мои мысли. Так я точно рехнусь. Я потрясла головой, вытряхивая из мозгов лишнюю личность. Даже постучала по уху и попрыгала, будто чужие воспоминания и чувства могли вытечь через слуховой проход. Но ничего не изменилось, даже наоборот. Казалось, обе Евы утряслись, вполне комфортно устроившись в одной голове, перемешавшись, но не растворившись друг в друге как рис и гречка в одной банке.

По порядку. Нужно во всем разобраться по порядку.

Для начала: как я выгляжу? Я снова оглядела себя и с сожалением поняла, что без зеркала едва ли это пойму. Руки, вроде бы не изменились: как дома я коротко стригла ногти и не носила колец, так и здесь, и форма ладоней и пальцев почти такая же. Фигура? Да кто ее разберет в таком ракурсе. Косы такой у меня дома не было, обычно я носила хвост чуть ниже плеч, а тут – ниже лопаток, но цвет волос тот же, очень темный русый. Придется, наверное, этим пока и ограничиться.

Дальше. Если я попала в другой мир, в чужое тело и чужой разум, значит, я умерла, и местная Ева тоже. Но как?

Вспомнить удалось не сразу. Я проснулась среди ночи, выползла из кровати, недобрым словом поминая удивительно вкусную вяленую рыбу, которую, конечно, пришлось запивать. Темнота стояла кромешная: ставни закрыли с вечера, чтобы луна, костры и смех с улицы не мешали спать. Хоть телефоном бы подсветить, так он где-то в недрах сумки, запрещены на игре телефоны. Я двинулась к двери – точнее, туда, где, как я помнила, должна быть дверь – медленно, наощупь, но организм настойчиво призывал поторопиться. Шагнула чуть шире, чем стоило, нога зацепилась за что-то мягкое…

Вспомнился миг падения: что-то твердое ударило по виску прежде, чем я долетела до пола, искры брызнули из глаз.

Я нервно хихикнула. Похоже, я обеспечила себе номинацию на премию Дарвина3, погибнув из-за собственной неуклюжести.

Нет, но я же живая! Я снова ущипнула себя, на этот раз за бедро, зашипела от боли. Конечно же, ничего вокруг не изменилось.

А вторая я? Умерла от стыда в прямом смысле? Очень похоже на то.

Разговор с Альбином в памяти не сохранился, ни словечка. Ноют переплетенные пальцы, стыд обжигает, как кипяток, отчаяние перехватывает грудь ледяным обручем. Перед глазами все плывет, но, как на грех, насмешливый взгляд Альбина словно прожигает мутную пелену, попадая в самую душу. За насмешкой отчетливо заметен мужской интерес – такие вещи я давно научилась различать – и, может быть, все получится. Не знаю, о чем молиться – чтобы он согласился или чтобы прогнал. Наконец, он поднимается со стула.

– Столько я при себе не держу. Сейчас вернусь, а ты пока залезай в кровать и раздевайся.

Усмехнувшись, он треплет меня по щеке, я пытаюсь улыбнуться в ответ, но на глаза наворачиваются слезы стыда. Закрывается дверь. Я подхожу к кровати: роскошное ложе под балдахином, накрытое плотным узорчатым покрывалом. Высокое, просто так мне не влезть, но рядом обнаруживается скамеечка. Взобравшись на постель с ногами, я тянусь к завязкам платья. Пальцы немеют, как будто и не мои вовсе. В ушах шумит, перед глазами все по-прежнему плывет. Болит голова, все сильнее, а потом – словно лошадь бьет по виску копытом, искры перед глазами и темнота.

«Удар» – послушно подсказал разум. Отец рассказывал, что тетка матери умерла от удара в семнадцать, узнав, за кого ее просватали. Все сокрушался что мне, похоже, досталось от знатных родичей слабое здоровье. Мама, вон, тоже молодой умерла, так и не разродившись вторым ребенком. Я ее вовсе не помнила, называя мамой Имоджин, вторую жену отца.

Нет, что-то не складывалось. Не знаю, в примечаниях к чьей биографии я это прочитала, но помню, что удар – это инсульт. От инсульта не умирают в семнадцать, как тетка, и в восемнадцать, как Ева, насколько бы там слабое здоровье ни было.

Хотя стоп. Мама… Ох, я определенно умом двинусь с этим всем. Мама Ирина как-то упоминала про известного во времена ее юности певца, который умер молодым. Лопнул сосуд в мозге, даже до приезда «скорой» тот певец не дожил. Врожденная патология. Аневризма.

Кажется, поэтому же умерла и я.

Я сухо всхлипнула. Да какая разница, почему я тут оказалась! Домой хочу! Подальше от всяких герцогов и магии. Верните меня обратно, туда, где вовремя не заплатив кредит, я лишусь в худшем случае жилья, но не жизни!

Еще немного, и упаду плашмя, как ребенок, решивший закатить истерику, и точно так же начну колотить по земле руками и ногами. Только не поможет.

Что делать, что же мне делать?

Я машинально почесала предплечье у локтя, зашипела от боли. Ожог заживать не спешил. В памяти всплыло круглое добродушное лицо с почти бесцветными, как у рыбы, глазами. Гильем. Частый гость.

– Говорю же вам,