Иллюзия Луны - Этери Чаландзия

Настя, молодая девица с аппетитными формами и вечным румянцем на свежем и улыбчивом лице, хоть и ждала его появления, все-таки взвизгнула от страха.

– Ой! Ну напугали! – она отвернулась к раковине, то ли осуждая Кира, то ли показывая, как ловко сидит новое платье. – А что? Нравится?

Кир хотел ответить, но отвлекся, наблюдая за тем, как она встряхивает маленькие алые помидоры в дуршлаге и обдает их сначала горячей, а затем ледяной водой.

– Ну ты даешь, Настасья, – Кир с уважением покачал головой, – прямо Иоанн Грозный. Он так своих бояр казнил: сначала обварит, а потом – в холодную воду. С них кожа-то, как с твоих помидоров, и сходила.

– Ой, ну вас, – махнула в его сторону Настя, – вечно такое скажете, что потом есть не захочется.

– Нет уж, дорогуша. С этим ты давай-ка не тяни. Такой запах, у меня желудок прямо воркует.

– Ничего, подождете, – Настя сверкнула улыбкой и вернулась к своим кастрюлькам, – а то, ишь, хулиганить…

Кир, тоже улыбаясь, вышел в коридор. Настя нравилась ему. Молодая, здоровая, сильная, симпатичная и смешливая девица, сначала она приходила два раза в неделю – убрать и приготовить. Потом визиты как-то сами собой участились, а когда Кир понял, что Настасья каждый божий день тащит с другого конца города свои голубцы и сырники в дешевых эмалированных кастрюльках, а поздно вечером с улыбкой отправляется городскими лабиринтами в обратный путь, взял ключи и прошелся по квартире. Квартира, к слову сказать, была каких поискать. Здесь все сошлось: и тихий угол старого города, и дом, ровесник революций, и семья, наследница веков, которая жила в этих стенах, рожая одних, провожая на тот свет других и, кроме обоев, почти ничего не меняя в обстановке. Здесь в ящиках шкафов еще можно было найти крючки от корсажей, в коридоре вперемешку с зонтами стояли потертые хлысты, а среди квитанций желтел рецепт морфия на гербовой бумаге.

Кир, с раннего детства живя в этих стенах, сам стал гением места – ему всегда удавалось любое, даже самое убогое пространство превратить в мир, наполненный неслучайными вещами и смыслами. В комнате, которую он выбрал для Насти, стены были выкрашены в мягкий кобальтовый цвет, а окно задрапировано холщовыми шторами всех оттенков серого. Высокую кровать венчало тяжелое резное изголовье. А обычный с виду шарик лампы под потолком щелчком выключателя превращался в серебристую Луну светящимися каналами и кратерами. Темный старый паркет скрипел под ногами, навевая мысли о тайниках и кладах.

– Ну, что, Анастасия, останешься? – спросил однажды Кир, проходя к окну и отдергивая шторы, за которыми открылся вид на крыши старой Москвы. – Мать у тебя, я знаю, умерла, живешь ты с теткой, сын ее, Павлик, мальчик хороший, добрый – особенно на расстоянии. Останешься у меня, делать будешь все то же самое, что и раньше – убирать, готовить, помогать по хозяйству. О деньгах мы с тобой договоримся. Вот только приставать я к тебе, прости, не буду. Девица ты красивая, но извини, или живем вместе, или романим, – подмигнул он зардевшейся Насте. – У меня и без тебя забот невпроворот. Так что ты сегодня оставайся на проверку, переночуй, проснешься – подумаешь, наутро позавтракаем и решим, удобно тебе здесь или нет лучшего места на земле, чем ваша двушка в Выхино. Полотенца в ванной, телевизор в гостиной. Желаю приятного вечера, – Кир закончил и направился к выходу.

Настя кивнула, дождалась, пока за Киром закроется дверь, и с тихим визгом бросилась на самую прекрасную в мире кровать. И несмотря на то, что много воды утекло с тех пор, она ни разу не пожалела о том своем мгновенном и таком счастливом решении.

– Надо же… – пробормотал Кир, шагая по коридору. – Какие платья носит. Спереди вырез, сзади по фигуре. И цвет такой… фисташковый, с отливом. Ну, Настасья…

Он остановился перед гостиной. Помедлил. Открыл дверь. И тут же пространство разделилось. Полутемный коридор со множеством фотографий, литографий, картин и картинок на стенах исчез и растворился. Теперь это были ничем не выдающиеся кулисы, нежилые задворки. Кир полюбовался растушеванной границей света и тьмы на пороге и шагнул в гостиную.

Там, в свете лампы, словно стекающем с ее круглых боков на пол, на огромном ковре сидели двое – мальчик лет восьми и девочка немного постарше. Кир сотни раз рисовал их лица и даже с закрытыми глазами мог по памяти изобразить и эти округлые щечки, и кофейные блики в карих глазах, и густые щеточки ресниц, и кольца завитков на висках. Дети были похожи. Симметрия в жестах и чертах, во взглядах и звучании голосов выдавала родственную связь. Они были братом и сестрой.

Оба были увлечены каким-то делом и не сразу заметили, что уже не одни в комнате. Кир присмотрелся. Массивный стол был сдвинут в сторону, а на ковре, почти по всему его периметру проложена колея великолепной игрушечной железной дороги. Локомотив, уменьшенный стократ, но выполненный со всеми деталями, бойко волок за собой череду вагонов. Казалось, если присмотреться, можно разглядеть в окне и проводника в фирменном кителе, и приткнувшихся за столом попутчиков, коротающих время за разговором и выпивкой, и одинокого курильщика, зябнувшего в крошечном тамбуре… Поезд был до того хорош, что Кир залюбовался им, все еще стоя в отдалении. Миниатюрный состав спешил по своему закольцованному маршруту, проложенному между ножек тяжелого стула, мимо небольшой рощи пластмассовых берез, по мосту, под которым сверкала замерзшая река из фольги. Изогнувшись в хвосте, он на пару секунд скрылся из виду в коричневой куче пластика, очевидно изображавшей гору, и под аккомпанемент радостного детского визга вырвался наружу и заспешил прочь. Тут скрипнул паркет под ногой Кира, и девочка обернулась.

– Деда! – воскликнула она. – Ну, наконец-то!

– Ур-ра! – завопил мальчик.

Оба бросились к Киру, он легко подхватил их на руки и расцеловал. Дети обнимали его, и было заметно, что Кир тает от этих прикосновений и звуков их голосов.

– Ты представляешь, у нас корова Люсинда полетела и бух! Упала… – начала девочка.

– Прямо перед поездом! – перебил ее мальчик. – Вагоны туда, поезд сюда! Люсинда – вот так! – Он высвободился из объятий Кира и повалился на ковер, показывая, как игрушечная корова завалилась на бок.

Девочка, немного раздосадованная тем, что ее перебили, тоже спрыгнула на пол и приблизилась к братцу.

– А кое-кто перепугался! – ехидно заметила она.

Но мальчик весь во власти рассказа и своих чувств не обиделся.

– Сама ты перепугалась. Девчонка! – беззлобно отозвался он.

– Ой-ой, подумаешь, – девочка отвернулась к Киру. – Деда, а ты чего так долго?

Кир улыбнулся. Недовольная принцесска, хозяйка сердца, она уже уверенно распоряжалась чужой жизнью. Кир знал, что совсем скоро нежная кожа на этих локотках огрубеет, взгляд растеряет прозрачную безмятежность, прибавится возмущения в вопросе и требовательности в голосе, но пока все происходящее напоминало сладкий сон у границы рая. Он встал над железной дорогой, дал поезду пронестись между его босыми ногами и уселся посреди ковра, внутри замкнутой окружности, притянув к себе детей.