Рось квадратная, изначальная - Борис Завгородний

А дело было вот в чём. Скорость, с которой строф бегал, не позволяла обойтись без специального снаряжения вообще. Во-первых, просто задохнёшься от встречного ветра, во-вторых, ежели не привязаться ремнями, тем же самым ветром тебя сорвёт с седла, в-третьих, заработаешь переохлаждение, в-четвёртых, обезвоживание, в-пятых… в-пятых уже не будет. Отдашь Смотрящему Олдю душу. Чтобы ничего этого не случилось, требовалось с головой залезть в специальный кожаный мешок, надёжно закрепить ноги и руки во внутренних кожаных петлях и лечь лицом вниз на упругое ложе лежака, причём ногами по ходу движения. Выглядывать из мешка не было никакой возможности, но этого и не требовалось – приученный бегать только вдоль железнодорожного полотна, строф сам, без помощи седуна доставлял живой груз по назначению. В крайнем случае, ежели так уж захотелось осмотреться, бег камила можно было замедлить, выпростав руку из горловины мешка и дёрнув того за хвост, после чего можно было высовывать наружу и голову. Но делать этого не рекомендовалось. От лишнего разгона бегунок мог «перегореть» и попросту сдохнуть.

Ещё раз окинув придирчивым взглядом ветхий лежак на спине строфокамила, Выжига с крайне возмущённым видом обернулся к смотрителю загона и накинулся на него так, словно тот торговался с ним уже битый час, упорно стараясь всучить эту птицу с дрянным мешком:

– Ты что, пытаешься меня надуть, дедуля? Пёсий хвост! Меня, прожжённого торгаша?! Да такое снаряжение ломаной бабки не стоит! Никак угробить меня задумал? За мои же честные бабки, каковые я собираюсь тебе заплатить? Отвечай, старый перхун, клюв тебе в глотку!

– Кхе-кхе… – слабо прокашлялся старик, не сходя с места. – Бог с тобой, слав, сынок. Отличное снаряжение, сколько раз проверено-перепроверено, халваш-балваш, туда-сюда езжено, все доехали благополучно! Кхе… И ты, халваш-балваш, доедешь, слав, сынок, не сомневайся! Долетишь, аки птица бескрылая! А что тёртым лежак выглядит, так то даже хорошо! Значит, испытано! Значит, проверено! Значит, выдержал скорость немыслимую!

– Вот именно, что немыслимую, – проворчал Выжига, остывая. Он снова повернулся к строфокамилу, ещё раз окидывая внимательным взглядом мешок и крепления. Всё-таки сто вех в час – это не шутка… выпадешь – убьёшься насмерть, и никакое чудо не спасёт. Но, наверное, прав перхун старый. Ежели столько раз седельный мешок не подвёл, значит, и ещё раз довезёт без накладок. Заплаток, правда, подозрительно много.

Осталось разобраться с остальными бегунками, но проклятый старик не спускал с него глаз. И Выжига снова вспылил:

– Нет уж, дедуля, меняй лежак, пёсий хвост, или птицу брать не буду!

– Да мой внучок, халваш-балваш, слав, сынок, куда-то запропастился, а сам я не смогу, ждать надобно…

– Ты что, дед, спятил? – Выжига состроил зверскую рожу и завопил столь оглушительно, что в лампадах заметалось пламя, грозя угаснуть и оставить их в темноте. – У меня нет времени, пёсий хвост! Клюв тебе в глотку, лапу в старую задницу! Чтобы ты своих камилов на завтрак жрал каждое утро по одному! Чтоб они все передохли! Чтоб…

Старик, охнув, выронил клюку и с неожиданной резвостью юркнул в пристройку возле ворот – исправлять оплошность, пока грозный слав чего не натворил. Выхватив из кармана обсидиановую пляжку с настойкой сонника, Выжига выдернул деревянную затычку, нагнулся над питьевой кадкой и ловко, без плеска утопил пляжку в мутной, взбаламученной камилами водице. Пляжку было жалко, стоила она немало, но, во-первых, досталась она ему даром, а во-вторых, время было дороже – выливать настойку из посуды было некогда. Затем, донельзя довольный собой, Выжига выпрямился и крикнул в сторону пристройки, где сейчас шумно возился дед, подбирая снаряжение.

– Эй, дедуля! Я передумал, пёсий хвост! Жаль мне твои седины, да и времени больно мало, не надрывайся! Беру то, что есть!

Растрёпанная голова деда недоверчиво высунулась из проёма пристройки.

– Ась? Передумал, халваш-балваш?

– Отвязывай камила, дед! И получай бабки! Расценки залога, надеюсь, не изменились, три матрёшки? И две с половиной – возврат по прибытии, так? Да, и положенный глоток бодрячка не забудь поднести, пёсий хвост, а то знаю я вас, мангов, всё сэкономить на нас, славах, норовите…

Сморщенное, как высушенное яблоко, лицо строфника расплылось в радостной беззубой улыбке.

* * *

Вскоре Выжига энергично топал по перрону, таща за собой строфокамила на поводке и ощущая после принятого внутрь бодрячка необыкновенный прилив сил (без этого ядрёного наркотического зелья вынести тяготы и лишения суточной скачки на камиле было бы попросту невозможно, но и злоупотреблять им не стоило). Чтобы вывести бегунка на старт, нужно было сначала выбраться из-под освещённого изнутри вечными огнями купола в ночь. Пока же Станция, строение Неведомых Предков, основательно разлеглась длинным перроном перед торгашом с Роси. Многочисленные пристройки – что внутри, что снаружи купола, теснившиеся на полу, карабкавшиеся на сотворённые из неразрушимого лазурного байкалита стены, – не могли изменить облик древнего здания. Века, да что века, сама вечность в лице Станции взирала на Выжигу сейчас, но тому всегда было начхать на высокие материи, и думал он исключительно о своём, приземлённом.

А на перроне царила суета – бегали грузчики, кричали десятники – заканчивалась разгрузка Махины, стоявшей пока передом к входящим на Станцию. Огромный самоходный механизм выглядел внушительно даже для тех, кто видел его не в первый раз. Приземистая стальная туша Махины распласталась на рельсах, выложенных двумя широкими, в восемь шагов, параллелями путей, гигантским чудищем из детских страшилок. Чётко, словно вылупленные глаза, выделялись фары, охранная решётка сверкала зубьями рта, а по верху Махины и десятка вагонов шёл алый гребень свёрнутых в щитовые колоды парусов, которые ещё никто и никогда не видел в деле. Странным наростом высилась над Махиной отводящая труба, испускавшая слабые клубы пара. Так и мнилось – чудовищная Махина отдыхала словно живая, готовясь к очередному стремительному броску от края домена к его центру.

Раздался звук колокола – низкий тяжёлый гул поплыл под древними, но вечно молодыми сводами Станции. Выжига невольно остановился, чтобы поглазеть на зрелище Разворота, и топавший сзади строфокамил тут же вытянул любопытный клюв у него над головой, гортанно крякая от возбуждения. Чем-то этот манёвр привлекал гигантских птиц даже больше, чем зевак из людей.

Свистящий крик облаком густого пара вылетел из трубы. Махина дёрнулась, загремев железом вагонных сцепок, и медленно поползла к Завесе, выглядевшей как абсолютно чёрный зев туннеля, нарисованный на стене купола в конце рельсового пути. Да и в самом деле, какой это туннель, ежели снаружи Станции на этом же самом месте можно углядеть лишь глухую стену? Одна из загадок Предков…

А Махина уже нырнула стальной мордой в Чёрную Завесу, не спеша втягивая гигантское стальное тело в никуда. Махинист, необычайно огромного роста рыжий и усатый молодец, лихо спрыгнув на перрон прямо перед самой чернотой, важно сложил руки на груди и замер в привычном ожидании. Вот грохочущая голова Махины скрылась полностью, шум словно обрезало наполовину, и в черноту послушно потянулась длинная сегменчатая туша из вагонов, поделённых на два цвета – шесть грузовозов щеголяли легкомысленным голубеньким окрасом, а четыре людских – весёленьким жёлтым. Этакая жёлто-голубая змея. С каждым исчезнувшим вагоном на перроне становилось всё тише и тише, пока в Завесу не нырнул наконец последний, и наступила полная тишина – всего на одно пронзительное мгновение, которого наблюдавшей за Разворотом толпе зевак не хватило даже на то, чтобы перевести дыхание. Миг – и морда Махины вынырнула из черноты, уже двигаясь в обратном направлении. Водила Махины торопливо зашагал по платформе по ходу движения, приноравливаясь к скорости подопечной и позволяя ей пока себя обгонять. Когда с ним поравнялась лестничная подножка, спускающаяся из-под ведущей в махинное отделение двери – тайна тайн для всех прочих смертных, – здоровяк махинист ловким прыжком заскочил на лестницу и нырнул в кабину. И тут же с облаком выпущенного из трубы пара Махина издала рёв потревоженного зверя – приветствие своему повелителю.