Рось квадратная, изначальная - Борис Завгородний

В последний раз глянув через Бездонье на снежный кон – шумящих, спорящих мирян там было не меньше, чем на его стороне, слав невольно задержал внимание на необычно большом и дородном для его народа нанке в роскошной шубе из удивительно красивого палевого меха – меха юрсема, – важно и неторопливо рассекавшем собой толпу, слово нож масло. Присмотревшись Благуша узнал в нём Сдельного Пахана – Лук Ян Ко, который, как самый богатый человек среди торгашей, вполне мог себе позволить роскошь вроде этой шубы. Ведь юрсемы, небольшие пушистые зверюшки размером с домашних кошар, когда-то водившиеся во всех доменах, ныне стали большой редкостью из-за своей удивительной доверчивости к человеку, в частности к охотнику. И понятное дело, цена на их мех давно стала прямо-таки занебесной. Большой знатный нанк остановился возле пограничного олдя, где в данный момент собрались все старейшины торгового кона с обоих доменов для обсуждения общих торговых проблем, и басовито принялся о чём-то с ними рядиться. Благуша не разобрал, далековато было. Старейшины в ответ закивали, то ли в самом деле согласные с ним, то ли просто не осмеливаясь спорить с самим Паханом. А тот, завершив короткую речь, щедро отхлебнул из поданного ему подбежавшим мальцом огромного кубка с дымящимся напитком и пустил его по кругу.

Спохватившись, слав закинул котомку за плечи и заторопился к выходу из торговых рядов. С удовольствием бы поглазел и послушал дальше, но, увы, некогда. Сегодняшнему кону было суждено отшуметь без него.

Спустя некоторое время в компании с Обормотом он уже пылил на попутной телеге к Станции. Обормот беззаботно трепался о чём придётся, не забыв смущённо похвалить обновку, а слав был задумчив и молчалив. Никогда ещё ему не доводилось попадать в столь отчаянно сложную ситуацию. Ничего, ещё не всё потеряно. Успеет… Наверстает… Почти три дня в запасе… так просто он не сдастся, оторви и выбрось, и всё тут!

В сердце кипело возмущение, требуя немедленной расплаты, но умом Благуша понимал, что до этого ещё ох как далеко. Ничего, Выжига! Отольются тебе горькие слёзки, бывший друган, полной чашей отольются, посмотрим ещё, кто на Милке женится.

Наш страх – это источник храбрости для наших врагов.

Апофегмы

Оказавшись под куполом Станции, свежеиспечённые приятели сразу направились к загону для строфокамилов, но, мимоходом обнаружив на стене трактира вантедную доску, которой вчера ещё не было, сообщавшую, что в розыск объявлена ватага Рыжих, любознательный по натуре Благуша не устоял перед искушением. Хотя следовало поторапливаться, он остановился и всмотрелся в вантедку – доску, словно блюда праздничный стол, украшали хитрые и гнусные рожи бандюков, явно воспроизведённые талантливым художником. Под каждым портретом было написано имя, особые приметы и родовой матюгальник, последний – как самый верный опознавательный знак. Сгорая от любопытства, Благуша бегло просмотрел все: Хитрун – «кровь из носу», огромный рост, жуткая сила, владеет всеми видами холодного оружия; Жила – «усохни корень», худощавый, виртуозно управляется с арканом; Ухмыл – «усы узлом», коренастый, широкоплечий, на левой щеке шрам от виска до подбородка, прилично играет на балабойке; Пивень – «плисовые штанцы», худой, жилистый, голос необычайно басистый; Буян – «пся крев», рост средний, телосложение среднее, обладает бешеным нравом. Прочитав же, снова перевёл взгляд на преступные лица. Судя по внешности – чистейшей водицы жители домена Крайн, и имена вполне соответствующие бандюкам. Особенно хорошо выписан оказался ватаман Хитрун, словно художник лично знал его в лицо, – гнусная испитая харя с рыжими усищами шире плеч, с торчащими во все стороны рыжими же патлами так и сверлила с портрета крошечными злыми глазками, заставляя с невольной дрожью отвести взгляд. Не дай судьба встретиться с таким на узенькой дорожке… Благуша зябко передёрнул плечами, покосился на спутника – кряжистого, внушительного своим видом Обормота, тоже изучавшего вантедку, с сияющей начищенным лезвием алебардой в правой руке, и сразу успокоился. Ничего, пока такие вот «обормоты» исправно делают своё дело, простой люд под надёжной защитой!

– Бочонок бабок за поимку каждого бандюка, – восхищённо молвил Обормот, дочитав объявление и по привычке стукнув алебардой в пол. – А за ватамана – так все два! Вот бы сподобило словить! Ладно, пошли, слав, нечего время зря терять! Бесплодные мечтания, халваш-балваш, не к лицу настоящему мужчине!

Слав удивлённо хмыкнул. Заняться поимкой бандюков ему и в голову не пришло, просто любопытно было на их рожи взглянуть и родовые ругательства почитать. Появление вантедки в общественном месте – само по себе событие довольно значительное в жизни мирян, так как нужно очень уж здорово насолить властям, чтобы на ней оказаться. Вот ведь действительно, у кого что болит, тот о том и говорит… Через минуту они были уже возле загона. Прилепившееся к стене купола Станции строение выглядело старым и обшарпанным, лишь кое-где вместо отслуживших досок светлели заплаты из свежего дерева да ворота были явно подновлены. Опередив слава на шаг, Обормот любезно распахнул перед ним калитку в воротах, словно приглашая в свой собственный дом, и Благуше ничего не оставалось, как шагнуть внутрь. Хороший парень этот стражник, оторви и выбрось, надо будет его как-нибудь отблагодарить…

С этой мыслью слав и замер на пороге. Он увидел перед собой длинный узкий коридор: слева высилась дощатая стена в два с половиной человеческих роста, а справа всё пространство загона словно было соткано из связанных в решётки жердей, образующих длинный ряд отдельных стойл для строфокамилов – и друг дружке никто не мешал, и простор птичьему глазу был виден. Привычный интерьер…

Вот только стойки были пусты, и в загоне стояла мёртвая тишина.

Благуша растерянно завертел головой, чувствуя, как сжалось и упало сердце. Не может быть. Неужто все бегунки скуплены? Откуда-то из глубины стоек донёсся странный скребущий звук, и взгляд слава сразу же метнулся, в ту сторону и Благуша не заметил, как у него отвисла челюсть.

Строфокамилы никуда не делись. Они спали. Лёжа. Против обыкновения спать стоя. Спали возле кадок, в самих кадках, утопив оперённые туши в водице и пище, чуть ли не друг на дружке. Дёргались в беспокойном сне голенастые лапы, сжимались устрашающие когти, шевелились шеи и головы. Одна птица даже попыталась всхрапнуть, но, видимо ввиду отсутствия практического опыта, получилось лишь придушенное сипение.

Сзади, не менее поражённый открывшейся картиной, в ухо Благуше молча сопел Обормот.

– Да что тут происходит, оторви и выбрось?! – наконец вырвалось у Благуши, впавшего в полнейшее отчаяние.

– Понятия не имею, – пробормотал Обормот и крикнул: – Эй, дед, халваш-балваш, а ну на свет выходь! Где ты там ховаешься?

Дверь незаметной пристройки скрипнула, в щель высунулась седая голова и уставилась на Благушу – он оказался ближе.

– Что тут у тебя за бардак, дедуля? – хмуро поинтересовался Обормот, прислонив алебарду к стене загона и запуская одновременно одну пятерню сзади под шлем, почесать затылок, а вторую – спереди в штанцы, что, вероятно, являлось признаком крайней озабоченности. – Я тут к тебе клиента привёл, халваш-балваш, а ты даже не встречаешь…